Де Гасперис вдруг побледнела, и к ней вернулась ее обычная надменность.
— Где же мы будем видеться? — спросила она. — У меня дома или где-нибудь в другом месте?
— У тебя… и в другом месте… — ответил Туллио, притворяясь, будто не заметил презрительной иронии вопроса.
— Значит, в другом месте, — настаивала она. — Но где же?.. Например, в меблированных комнатах?
— Да, — согласился Туллио неохотно, так как не хотел ничего обещать. Но не станем теперь думать, где мы увидимся… Важно, что увидимся.
— В меблированных комнатах! — продолжала она все с той же презрительной настойчивостью. — Нужно, чтобы Тино ничего не знал… Я скажу ему, что иду к портнихе… У нас будет любовное гнездышко, да?.. Какой же ты молодец, Туллио!
На этот раз он не мог не заметить насмешки.
— Напрасно ты все так воспринимаешь… — начал он смущенно. — Пойми.".
— Я уже все, все поняла, — перебила она его резко.
— Что же именно? — неблагоразумно спросил Туллио.
— Что ты еще хуже Пароди и остальных, — ответила она, не глядя на него. — И что я ошиблась.
Говоря это, она застегивала пальто, аккуратно, на все пуговицы. Потом пошла к двери.
— Но, Элена! — невольно окликнул ее Туллио и, обойдя вокруг стола, взял ее за руку.
Это прикосновение, казалось, было ей отвратительно.
— Не трогай меня, — сказала она сурово, со своим прежним светским высокомерием. — Не давай воли рукам…
"Вот он, ужасный, постыдный миг, — подумал Туллио. — Но сейчас все кончится, и я буду свободен".
Она подошла к двери, открыла ее и, видя, что он хочет ее проводить, сказала:
— Не надо, я сама найду дорогу… Прощай.
Эти холодные слова не оставляли сомнений в ее чувствах. Неподвижно стоя у стола, Туллио смотрел ей вслед. Через мгновение хлопнула дверь подъезда она действительно ушла.
Оставшись один, Туллио вдруг почувствовал, что не испытывает того облегчения, которого ожидал. Напротив, ему казалось, что она унесла с собой весь свет, который ненадолго озарил старую мебель и мрачную, надоевшую квартиру. Да, в этой женщине действительно было что-то светлое. Он понял это только теперь, оглядевшись и чувствуя, как ему неприятна привычная обстановка гостиной. Он даже заметил наконец, какая она грубая и жалкая. Женщина ушла и унесла с собой все то, что еще оставалось в его душе светлого, молодого, благородного.
Задумавшись, сидел он у стола, обхватив голову руками. Он не был огорчен, его обуревало лишь яростное желание задушить всякое раскаяние, всякий стыд и снова найти самого себя. Стать тем, чем он был и всегда хотел быть. Это стремление все забыть и вернуться к своему обычному состоянию вскоре восторжествовало.
