При этом Сталь Дмитриевна ни за что не соглашается дать Степану роль Макбета, Гамлета или Отелло.
Почему?
Потому что Степан не слышит никого и бубнит по бумажке (на которой фломастерами поверх текста нарисованы танки и самолеты), бубнит глухо, монотонно, с напряжением не пробившейся дрели.
Это что за игра такая? Никаких эмоций!
Степа, я же вам дала задачу куска: гнев!
Степа бубнит опять монотонно: быть или не быть вот в чем вопрос.
И главный вопрос, причем, — восклицает СД, — вот в чем вопрос, где дикция?
Справедливости ради надо сказать, что все замолкают, когда Степан начинает бубнить.
Елизавета тут причиной: баба-гора, она духовно преклоняется перед глыбой Степанового таланта и его индивидуальностью. Ее обожание, тоже молчаливое и каменное, продирает кружок до кишок.
Никто не хочет играть с этой парочкой.
Им мадам Сталь дает, так и быть, делать их собственную композицию по роману какого-то автора, написанного в прошлом веке; трогательную историю сельской героини.
Степан читает за автора и все роли, Елизавета глухо бормочет остальное, нечастые реплики молчаливой труженицы. Ее потаенные мысли читает тоже Степан.
То еще действо! Степан бубнит, пауза, пауза длится, Елизавета медленно, как прорицательница, произносит простые слова.
Мороз по коже — и вон, вон! Зрители не выдерживают (не зрители, а пока что студийцы).
Сталь Дмитриевна терпит и в конце увещевает потных чтецов прийти на занятие по технике речи утром. Она специально даст им урок.
Утром они никогда не могут, спят. Елизавета в своей избе, Степан в семейном муравейнике среди криков рано вставших детей и их родителей, которым на работу.
Какой распорядок жизни и какие планы у безумной пары актеров?
Все давно обдумано, весь путь: показаться в театр к ведущим режиссерам, поступить в труппу и играть только свое, играть, играть.
Пока что с этим трудно, поскольку Степан и Елизавета похожи на оборванцев, раз.
По телефону им искомых режиссеров не дают, два. В театр не пускают через служебный вход, три.
Но мало ли что: слава их растет. О них говорят как о примере антитеатра.
В те баснословные времена театр бился в тенетах партийных указаний и недопущений, и пьесы на производственные темы, где главными лицами были секретари партийных комитетов, райкомов и обкомов, шли повсеместно. Разрешалась также и разномастная классика, своя и старая зарубежная.
Поэтому любое другое слово, иная тематика, движение не на тему, даже новый способ произнесения слов (одна фраза в разных тональностях) — все было прорывом в будущее и прогрессом.
