Версты через две Франкенштейн остановил карету, соскочил с облучка и принялся коней распрягать. Оле-Лех вышел и стал смотреть на Франкенштейна, не понимая его действий. Он даже попробовал вслух объяснить вознице свое недоумение, но ни к какому результату это не привело. Он не понимал это странное, мертво-созданное существо, следовательно, не было ничего удивительного в том, что и Франкенштейн не слишком разбирался в речах рыцаря.
Распряженные кони вырвались, будто тяжелые стрелы из осадного скорпиона, и набросились на оленей, словно стая волков. Они нападали, забивали мирно жующих животных своими сильными передними копытами, рвали еще теплую плоть, сочащееся кровью мясо и тут же бросались дальше, догоняя без труда других оленей, забивая их, будто ненасытные хищники… Хорошо, что все это происходило на значительном расстоянии от рыцаря, но и издалека от этого зрелища его начинало мутить.
Зато кони повеселели, они отчетливо насытились и, может быть, впервые с того вечера, когда втащили карету в реку, решили, что не зря их заставили так много работать. Впрочем, вернулось только двое коней, а передняя пара умчалась так далеко, что Франкенштейн вынужден был забраться на крышу кареты, чтобы увидеть их.
Хозяйственный Тальда времени тоже не терял, он достал свой мясницкий нож и отправился вырезать из убитых оленей куски посвежее, чтобы устроить ужин. Сиверсу он тоном, не терпящим возражений, приказал найти хоть какой-нибудь сухой травы, а лучше — местных ползучих березок, чтобы разложить костер. Но Сиверс с этим заданием, разумеется, не справился. Сколько он ни бродил по округе, а принес только три небольшие охапки высушенных ползучих деревьев.
Костер тем не менее получился, вот только оставался каким-то медленным, дымным, совсем не жарким. Зато дым его помог развеять мошкару, которая стала собираться вокруг, как вода стекает в углубление. Не прошло и часа, в течение которого путешественники пробовали оборудовать стоянку, как над ними вилась уже целая туча огромных комаров и мелкого отвратительного гнуса, который разъедал веки, губы и, к удивлению рыцаря, даже пытался отгрызть Франкенштейну его полумертвый, темный нос.
Когда наступила здешняя малопонятная и неприятная ночь, убежавшие кони вернулись. К тому времени Тальда сумел приготовить из свежей оленины настоящее жаркое. Причем его оказалось так много и оно было настолько жирным, что профессор, который, к всеобщему удивлению, съел больше всех, уступив, пожалуй, только вознице, почувствовал себя дурно. Его тошнило, и он не знал, что с этим поделать.
