Проклятый род. Часть III. На путях смерти. | страница 101
- Позови Ольгу! Позови Ольгу! Иди, иди...
- Да не пойду же. Не позову. Не пойдет она. Чего срамиться...
- Двух мне надо. Двух. Два жеста. Как две души друг другу в глаза заглянут... Да, да, как заглянут, когда он здесь, близко... Когда любовь их между ними...
Говорил, то кричал, то шептал, захлебываясь старым вином.
- Нет, уж я не пойду.
- Пойди! Приведи. Мне нужно.
И шептал уж невнятно:
- Мне Зою нужно... Зою и ту...
- Не пойду я.
Чуть скрипнув, открылась дверь. И в комнату вошла Зоя. Глаза светятся. Рука плавным жестом, сказала:
«Вот я».
Вошла и дверь за собой притворила Зоя. И щелкнул ключ. И ключ вынула; держит в руке.
- Вот я.
Паша подняла одеяло до шеи. Зоя, постояв у двери, подошла к Виктору, на тахту села, рукою провела по лицу Виктора. Руки его искала. Не ответил. Но в глаза заглянул. Тогда пошла за ширму. Шелест одежд. На подушки откинувшись, в потолок глядя, видел Виктор как сказку его белую кровавит чуждая сказка невнятная. Ладонью глаза тер и глазам не показывал новой яви.
Вышла Зоя до пояса нагая. И задрожал. И указал лишь туда, на стену, на тот лист, где намечены руки простертые, а пальцы рук жадно, как когти ждут. И встала против Паши на коврик. И подошел, и чуть поправил. И пил нектар праздника. И оживали кариатиды. Паша дрожала явной дрожью.
- Виктор, я верю в тебя.
- Так, так!
И в дрожании рук Зои искал правду.
Извиваются руки в немой тоске. Рок страшное предопределяет.
«Разве я не умею шутить?»
«Да. Ты умеешь шутить».
И на тахте широкой лежа, ловил-пил тела двух женщин.
- Ты не рисуешь больше, Виктор?
- Стой так. Нет, так вот руки... Паша, не двигайся.
И подошел, и чуть тронул углем бумагу и опять на тахту.
- Паша! Подойди сюда.
И шепотом неслышным:
- Княжна Паша...
И подошла. И руки дрожащие опустив, исподлобья глядела.
- Виктор! Виктор!
И к нему припала, и целовала, и трепетала Зоя. И в оба лица засматривал, во взоры такие непохожие. И слышал гул пурпуровых парусов над синей-синей водой.
«Шутки дьявола... Шутки дьявола...»
XXIX
Про Яшу забыли. Убежал из дому. На вокзал. Без вещей!
Отъехал поезд. В ладонь служителю Яша монеты совал. Дали купе. Запертый метался, виски сжимая.
«Вот оно! Вот оно!.. А тот... Сами себе вы, говорит, страхи насочиняли... Нет, уж это не сам себе...»
Вихрем крутились думы, разрывались в клочья. Рыдания колотили его по пыльным подушкам дивана. И затих. И новое. В туче косматых разодранных мыслей-страхов одну видит, как глазами видит мысль неотступную.
