И пил вино. И кружились змейки-чаровницы беззвучно, и быстрыми головками поглядывали на очертания злых скал и на живые кариатиды, и на их змеящиеся, на их томящиеся руки.
На нагих глядел Виктор, на свои сказавшиеся сны... Пил вино забвения. И утомленной руке тяжел был старый бокал чуть желтого хрусталя. Тишина отдыха отошла. Бурное беспокойство подступало к душе, как в стальные латы окованный призрак. Глядел на ту кариатиду, которая была Дорочкина душа. И еще на женские торсы глядел. И были то и близкие души, были и безымянные. Тоска рока стала тоскою страсти лишь. И к нему лишь, к Виктору, протянулись эти руки живых кариатид. И уста их лишь его уст искали.
Мокрый лоб отер. Встал. В стенку постучал условным стуком. Тотчас же вошла Паша.
- Звали, Виктор Макарыч?
- Позировать. Разденься.
За ширмой молча раздевалась. Томительную беседу вел Виктор с душами, витающими над синей водой, над синей-синей.
Подошла Паша, чуть пониже высокой груди держа скинутую рубашку.
- Одеялом можешь! До пояса,
И нахмурился, и морщина у рта.
На коврике стоя, выгибала руки, послушная велениям рук господина.
К кариатиде Дорочкиной души подступил, чуть трепеща.
Смотрел на Пашу и вспоминал Дорочкино. Перерисовал линию спины. Мешали, во взоры кидались те, другие, кариатиды. Тогда рисовал души. Ничьи. А сейчас кричали:
«Я Юлия».
«А я Зоя. На меня посмотри!»
«А я - я Дарья. Я Даша. Когда-то Дашей была. Для кого? И меня пожалей. На мое вянущее тело взгляни. Взгляни, пожалей».
А стыдливая Дорочка закрывала лицо. Зоя же опять кричала:
«Меня! Меня! Гляди на меня и люби меня. Возьми. Ведь ты не знал меня».
Ленивою стала рука, И глаза, насмотревшись на Пашу-Дорочку, хотели иного. На тахту сел-повалился, жестом приказав Паше не менять позы. Сквозь бокал, наполненный вином, глядел-сличал. И томила жажда любви. Вспоминались души. Живые, залетели сюда, в новую, в чужую, в одинокую комнату.
И родные все были. И пели хором псалом.
- Паша? Почему Паша? Паша добрая, и ничего ей не надо. Да, и Паша натурщица.
Змейки-чаровницы кружились, засматривая головками на живые кариатиды. Кричали, к нему, к Виктору рвались живые кариатиды. На тахте сидя, гладил свои волосы.
- Паша. Оденься, позови Ольгу.
Не сразу ответила:
- Ольга на деревне.
- Позови!
- Ольга отошла от нас. Она и не придет. Ночь теперь, Виктор Макарыч.
- Позови. Иди, позови!
- Не пойдет Ольга. И к чему она вам?
- Рисовать надо. Двух.
И Виктора лицо исказилось тоской. И ладонью закрыл глаза. И легче тогда стало лгать. И закричал:
