Возвратившись в Петербург, я должна была устроить некоторые свои дела. Взяв извозчика, еду по Садовой и не замечаю, что извозчик пьян и не видит встречную конку. Я кричу ему «конка». Он ничего не слышит, спокойно покачивается себе; я хватаю его за правую руку и так как вожжи были у него в руках, то лошадь свернула. Если б не это, то мы столкнулись бы с конкой, потому что хотя мы и свернули, но лошадь конки коснулась уже моего плеча. Я страшно рассердилась и пришла в сильнейшее негодование на то, что, проехав благополучно кругом света и добравшись до родной страны, рисковала погибнуть от несчастного случая на улице Петербурга.
Наконец, я в своем гнезде, — в Ораниенбауме. Я начала устраиваться здесь, думая совсем покончить со своей артистической деятельностью. Но не тут-то было — терпения у меня хватило только на год, или на полтора.
Кончилась война. Возвратились войска. Меня просили принять участие в концерте в пользу вдов и сирот конно-артилерийской батареи, рассчитывая, что мое имя сделает сбор, так как после путешествия я появлюсь в этом концерте в первый раз.
Как только концерт был назначен, все билеты были разобраны. На репетиции оркестром дирижировал капельмейстер Н. После репетиции ко мне подошли члены благотворительного общества, статс-дамы и фрейлины, с величайшими похвалами. Действительно, на репетиции я пела так, что сама была довольна. Но редки бывают такие удары в жизни, какой я испытала вечером в тот же день. Не замечая холода в зале, я жестоко простудилась на репетиции, тем более, что Н, словно нарочно, заставлял меня несколько раз петь «Лесного царя». От этого холода у меня сразу сделался бронхит. Репетиция происходила в Дворянском Собрании. Возвращаясь с репетиции и чувствуя какую-то неловкость в горле, я тут же сказала даме, которая со мной ехала, что с голосом у меня не совсем ладно. «Представьте, говорю я, ведь я в первый раз выступаю после кругосветного путешествия. Какой важный шаг я делаю, зная в то же время, что именно мое имя способствовало главным образом привлечению публики; три года писали обо мне, о моих успехах во время путешествия, я должна бы поэтому явиться публике в полном блеске, и вот неожиданная простуда становится препятствием, чувствую, что голос у меня садится и садится». Приехав в день концерта в Дворянское Собрание, я узнала, что концерт будет удостоен посещением Высочайших особ; прислано было распоряжение не начинать концерт до их приезда. Подбегает ко мне распорядитель, артиллерийский полковник и предлагает руку, чтобы вывести меня на эстраду. После увертюры я должна была с оркестром петь «Лесного царя». Я говорю: «Постойте немного, дайте попробовать голос». Пробую. Ни единой ноты нет! Я объясняю ему в чем дело. «Это всегда говорят так пред началом концерта», — возражает он. Выхожу на эстраду. Посыпались венки, цветы! Я же чувствую, что совершенно без голоса, чувствую даже боль! Во всю мою артистическую жизнь я не испытывала такого критического состояния как в этот раз! Это был момент близкий к помешательству. Начинаю петь и чувствую, что голос мой совершенно без всякого звука, как бы совершенно пропал! Пою и думаю, что если голос у меня оборвется, то я просто извинюсь перед публикой и уеду; но голос не обрывался, и я кончила балладу совершенно матовым звуком.
