Однако твоя тетя Ацуко, которая, казалось, должна была пребывать точно в таком же состоянии, почему-то всегда ходила с невозмутимым видом и выглядела так, словно ничто не мешало ей жить. Такая безграничная сила тети Ацуко всерьез пугала меня, и. хотя мы близнецы, я чувствовала большую дистанцию. Даже сейчас, когда мне снится сон о пребывании там, бывает, что я в ужасе вскакиваю с кровати. Я открываю глаза и, когда вижу, что на окнах нет решеток, облегченно вздыхаю.
Мама говорила словно в бреду, и в такие моменты я чувствовала, что ее уносит куда-то далеко-далеко.
Я же слушала ее рассказ, трепеща от ужаса. Помню, как сильно огорчалась, когда пыталась крепко сжать мамину руку а она инстинктивно отдергивала ее.
Однако клиника оказалась гораздо более тихим и спокойным местом, чем ожидала. К тому же, похоже, я здесь бывала. И мне вдруг пришло в голову, что, хотя мама и говорила, будто посещает клинику, чтобы встретиться с директором, возможно, ее безотчетно тянуло сюда.
Вполне может быть, что в то время, когда мама лежала здесь, в душе ее бушевали сомнения, а тетя, отгородив ее от всех, вынуждала не открывать сердце персоналу. Возможно, мои детские воспоминания были слишком живыми, но теперь мне кажется, что когда я заметила странности в мамином поведении, тогда же в каком-то смысле она стала сильнее, и, пожалуй, именно к этому она стремилась.
Я взглянула на Кодзима-сан: она плакала. Потом она взяла меня за руку.
Это была рука труженицы. Рука с загрубевшей кожей, но с нежными прикосновениями самой обычной женщины с массивной нижней частью тела и множеством морщинок в уголках глаз. Ощущения от прикосновений этой пожилой медсестры, которая день за днем всю свою жизнь ухаживает за больными, были мне незнакомы.
— Все это время я очень сожалела о том, что случилось с вашей матушкой. Несмотря на то что ее уже выписали, ей следовало больше довериться директору. Рассказать, как себя чувствует, что ее беспокоит... — добавила Кодзима-сан.
Нет, история развития ее странности наверняка началась уже тогда, в момент поступления в клинику, так что было уже слишком поздно, хотела сказать я, но, непонятно почему, на глаза вдруг навернулись слезы, и я не смогла вымолвить ни слова.
Сёити молчал. И за это молчание я была ему благодарна. Мне было слишком стыдно оттого, что я плачу, оказавшись в мамином прошлом.
— Сё-тян, извини. Ты пока не торопясь побеседуй о тете, а я немного прогуляюсь по саду, — сказала я, поднимаясь.
