А в общем все они были очень милыми, хорошо воспитанными детьми.
Очень жаль, что дети вырастают и из милых и послушных крошек превращаются в несговорчивых, неприветливых грубиянов.
Но не надо об этом думать. Лучше вспоминать о них, когда они были маленькими. Вот Эверил в танцклассе, в своем миленьком розовом платьице. Вот Барбара в чудесной вязаной юбочке. Тони в вишневого цвета отлично сшитом детском комбинезончике, который скроила для него мастерица на все руки служанка Нэнни.
Наверное, можно было подумать и о чем-нибудь другом, а не только о том, какую одежду носили дети, усмехнулась про себя Джоанна. Например, о том, что они говорили ей, какие приятные слова, когда были чем-нибудь обрадованы. Минуты их детской ласки, их сыновней и дочерней любви и почтительности. Были такие минуты?
Но сколько было принесено им в жертву! Сколько они с Родни сделали для детей!
Вдруг еще одна ящерица показала головку из своей норки, еще одна быстрая непрошеная мысль мелькнула в голове у Джоанны. Она вспомнила один из разговоров с Эверил. Девочка была с нею очень вежлива, рассудительно отвечала на вопросы, но то, что Джоанна услышала от нее, повергло ее в ужас.
– Мама, а что ты, собственно говоря, для нас сделала? Может быть, ты нас купала собственными руками?
– Нет, я не купала вас, но…
– Может быть, ты готовила нам обед или причесывала нас? Нет, все это делала Нэнни. Она укладывала нас в кроватки, а утром будила. Ты не чинила нам одежду, потому что это делала Нэнни. Она водила нас на прогулку…
– Да, моя дорогая, – дрожа от волнения и обиды, согласилась Джоанна. – Просто я наняла Нэнни, чтобы она присматривала за вами. Я хочу сказать, что я за это платила ей жалованье.
– Нет, это папа платил ей жалованье. Разве не папа платил, да и сейчас платит за все, что у нас есть?
– Разумеется, это так, дорогая моя Эверил, но главное не в этом.
– Но ведь ты мама, не ходишь каждое утро на работу, а ходит папа. Почему ты не ходишь на работу?
– Потому что я веду домашнее хозяйство.
– Неправда. Это делают Кэти и повар, а еще…
– Замолчи сейчас же, негодница!
И Джоанне ничего другого не оставалось, как одернуть эту дерзкую девчонку. Услышав строгий окрик, девочка всегда умолкала и, пожав плечами, отворачивалась. Она не спорила, не протестовала. Но ее внешняя покорность уязвляла Джоанну еще сильнее, чем ее открыто высказанный протест.
Однажды один из таких разговоров услышал Родни. Он улыбнулся и сказал, что «ни одно обвинение Эверил не встретило опровержения».
