— Проси голову Иоанна Крестителя! — повторил злой голос Иродиады.
И Саломея сказала:
— Я хочу голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде.
Ирод Антипа скорбно уставился на гостей, особенно долго смотрел на священников-фарисеев, которые более всех были смущены неслыханным требованием принцессы. Потом сказал:
— Не требуй этого у меня, Саломея, Иоанн Креститель — нищий пророк, который никому не вредит своими проклятиями и сквернословием. Я сам спущусь в темницу, где он сидит, чтобы наставить его и успокоить. Умоляю тебя, проси у меня полцарства взамен его головы. Я подарю тебе самые красивые замки у Галилейского моря, осыплю тебя брильянтами и жемчугами, велю сделать корону с топазами и сапфирами, ты станешь разъезжать по городам Иудеи в карете из золота и серебра, запряженной лошадьми цвета белого мрамора; ты выйдешь замуж за моего брата Ирода Филиппа, за этого скромного и щедрого тетрарха Итуреи и Трахонтиды, но только не проси у меня голову узника.
Шепот матери впивался ей в ухо:
— Проси голову Иоанна Крестителя!
Саломее надоело это странное препирательство, смысла которого не понимала. И она сказала Ироду Антипе:
— Ты всегда держишь свое слово, тетрарх. Я хочу, чтобы перед двумястами свидетелями ты выполнил свое обещание и велел принести мне голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде.
Ирод Антипа в деланном отчаянии откинулся на свое ложе, складки туники прикрыли сивую бороду. Палач, все видевший, стоявший у одной из боковых стен как статуя колосса — ноги врозь, в руках огромная острая сабля, — шагнул вперед, чтобы получить приказ, которого ждал:
— Отруби в темнице узнику голову и принеси ее сюда на серебряном блюде!
Снова заиграли цитры и флейты, но теперь их тихие звуки сливались в скорбную и заунывную мелодию. Рабы наливали из золотых амфор последнее вино, самое густое и сладкое, но кубки стояли нетронутыми. Глаза всех были устремлены на дверь, где исчезла фигура палача и где он должен был появиться вновь.
Он и появился вскоре, неся страшную отрубленную голову. Длинные космы свисали с краев серебряного подноса и кропили кровью шероховатый мозаичный пол; черные капли загустевали во взлохмаченной бороде, рот кривился застывшей гримасой негодования и отвращения; глаза, никем не закрытые, продолжали смотреть с дикой яростью затравленного волка.
Палач пересек зал и протянул Саломее этот ужасающий дар, который она требовала, но девочка повернулась и, громко плача, побежала по коридорам и не останавливалась, пока не ворвалась в свои покои, где, содрогаясь всем телом, упала на подушки ложа.
