— Сейчас чаши принесу…
— Какие чаши?! — заорал Щербак. — Тащи ковши!
Корчмарь прижал руки к груди, склонился, пролепетал сговорчиво:
— Щас принесу… Только, ради Христа, не буяньте… — видимо он до конца дней своих запомнил Серика и Шарапа со Звягой.
В просторной горнице корчмы стояло четыре длинных стола. За двумя пировали пожилые почтенные купцы, а за третьим сидела компания германских купцов; все молодцы, как на подбор, молодые, крепкие, числом семеро. Они брезгливо покосились на шумную компанию русичей, и снова продолжили тихий разговор, прихлебывая из чаш вино.
Тем временем корчмарь прибежал с ковшами. По очереди, зачерпнув вина из жбана, встали, и Ратай выкрикнул:
— За Серика! Непревзойденного стрельца! — и все выпили, не присаживаясь, до дна.
Германцы примолкли, изумленно глядя на них. Один, постарше, осуждающе покачал головой, произнес длинную фразу, остальные покивали, и снова тихонько заговорили, близко сдвинув головы.
Шарап проворчал:
— Не нравится мне это соседство…
— Не уходить же из-за этих басурман… — проворчал Ратай, и, подавая пример, зачерпнул второй ковш. Спросил: — А теперь за кого?
Звяга предложил:
— А за Серикова брата, Батуту, который добрых мечей нам наковал…
— А-а… Эт, да-а… — протянул Щербак. — Я Батутовым мечом печенега от плеча до пояса развалил. Доспех только хрупнул, как яичная скорлупа…
Ратай проворчал:
— Вечно ты забываешь, что я всегда рядом бываю… И вовсе не до пояса, но доспех точно, как яичная скорлупа… Глубоко просек — не жилец печенег…
Они выпили. У Серка в голове просветлело, стало легко и замечательно покачивало, будто в люльке. Корчмарь тем временем принес и закуску; жаренных на вертеле кур, и большую миску, больше похожую на лохань, соленых огурцов. После вчерашнего желудочного буйства, хотелось чего нибудь полегче, да и остренького. Пока закусывали, германцы основательно нагрузились вином, и разговаривали уже в полный голос, изредка громко хохотали. Ратай разлил по ковшам остатки вина из жбана, повернулся к корчмарю, чтобы потребовать второй, когда Горчак вдруг ухватил его за плечо, сказал тихо:
— Погоди-ка… — насторожив уши, он напряженно вслушивался, о чем говорят германцы, потом тихо заговорил: — Резать православных свиней… Кровь пустим… Пожжем их поганые капища… Девок всех пере… Чего? Мудреное какое-то слово…
Ратай медленно выговорил:
— Горчак, ты это чего плетешь?..
— Это не я плету… — проворчал Горчак. — Это германцы плетут…
— А ты что, ихний язык разумеешь?
