— У вас очень интересная творческая жизнь!
— Да, я довольна своей творческой судьбой. У меня много дипломов, даже всесоюзный диплом первой степени, несколько медалей ВДНХ за участие в выставках. Именные часы, значки: «Отличник печати» и «Победитель соц. соревнования» и множество почетных грамот. А первый всесоюзный диплом первой степени я получила за художественное редактирование совместного советско-американского издания «Освоение космического пространства». Их вышло несколько томов у нас и в США. А когда в девяносто пятом году мне исполнилось шестьдесят, в издательство пришла разнарядка на сокращение штатов — я вызвалась добровольно уйти на пенсию. И самое интересное — меня и не собирались сокращать, потому что я была на очень хорошем счету. Но я настояла на своем, ведь к этому времени по болезни оформляла инвалидность. Тяжелое осложнение после гриппа получила, который на ногах перенесла. Ибо по натуре я была в отца — трудоголик. С температурой на работу ходила, все боялась, что без меня все станет. И такие страшные боли в ногах начались, что я даже кричала и только на седалгине неделю жила. И с тех пор у меня коксартроз. Врачи говорят, что у нас его не лечат, а только в Америке. Мол, если есть возможность, езжайте туда. А откуда у меня эта возможность? Вот и приходится себя поддерживать то уколами, массажами, то таблетками. А пенсия маленькая — всего триста пятьдесят тысяч, и я вынуждена до сих пор подрабатывать как художник-график. В настоящее время оформляю известную серию «Литературные памятники»… Хорошо еще, что я люблю свою работу.
— А как у вас личная жизнь сложилась?
— Очень тяжело. Ввиду того что отец был арестован и сидел, от меня отказывались молодые люди, когда узнавали об этом. А в издательстве даже побаивались. Замуж я поздно вышла и была счастлива всего семь лет, пока был жив мой ненаглядный Павел Евгеньевич. Сейчас я совсем одна, детей у меня нет.
— А как вы в этой квартирке оказались?
— Я уже рассказывала, что, когда отец вернулся, у нас на улице Горького оставалось по комнате в пятикомнатной квартире. После смерти отца там вообще стало невозможно жить — въехали еще другие люди и вели себя безобразно. Мы долго менялись, около семи лет, и наконец отдали ту площадь за эту квартирку.
— Расскажите, пожалуйста, о последних днях жизни отца.
— Мы же с мамой до последнего часа не знали, что у него рак. Ведь он всегда кашлял, сколько я его помню. А когда вернулся из ссылки, профессор Егоров его трижды укладывал в больницу, чтобы подлечить. И вот в последний раз, когда он там лежал, он заболел воспалением легких. И на фоне пневмонии у него снова усилилась эмфизема. Его стали колоть, но уже начался абсцесс. А ведь последние два года до смерти он даже на улицу зимой не выходил — страшно задыхался. Спазмы легких: довил ртом воздух и не мог продохнуть. А тут и отказ в КПК и смерть Бакулева — все одно к одному. Он стал кашлять еще тяжелее, и ему становилось все хуже и хуже. За два-три месяца до смерти у него вообще пропал аппетит, он почти ничего не ел и стал очень быстро худеть. И вот восемнадцатого июня в восьмом часу утра он разбудил маму и попросил вызвать «скорую помощь». И пока она целый час к нам ехала, у него пошла горлом кровь, а потом такие коричневые сгустки — куски легких. Он упал и умер. И вот уже тридцать лет, как его нет. Пока у мамы ноги не отказали, она постоянно на его могилу ходила…
