— Я слышал об одном случае, — продолжил Билли, — когда убийца срезал лицо жертвы и хранил его в банке с формальдегидом.
Айви сгребла скорлупки со стола и опустила их в мусорное ведро, которое стояло у ее стула. Не бросила, а опустила так, чтобы обойтись без шума.
Глядя на Айви, Билли не мог определить, слышала ли она раньше о такой мерзости или его слова стали для нее новостью.
— Если бы ты увидела тело без лица, ты бы смогла что-нибудь по нему сказать? Не о будущем, а о нем, убийце?
— Театр, — без запинки ответила Айви.
— Не понял.
— Он любит театр.
— Почему ты так решила?
— Драма срезания лица.
— Не улавливаю связь.
Из вазы она взяла вишню.
— Театр — это обман. Ни один актер не играет себя.
Билли смог сказать только одно слово: «Согласен» — и ждать продолжения.
Айви положила вишню в рот. Мгновением позже выплюнула косточку в руку, а мякоть проглотила.
Хотела ли она этим сказать, что косточка — это сущность вишни, или нет, но Билли ее понял именно так.
Вновь Айви встретилась с ним взглядом.
— Он взял лицо не потому, что это лицо. Он взял его, потому что это маска.
Глаза ее были прекрасны, но по ним он не мог сказать, что собственная догадка потрясла Айви так же, как его. А может, если человек всю жизнь пытается услышать голоса мертвых, потрясти его не так-то легко?
— Ты хочешь сказать, что иной раз, когда он один и в соответствующем настроении, он достает лицо из банки и носит его?
— Возможно, и носит. Возможно, оно потребовалось ему, потому что напомнило о важнейшей драме его жизни, любимом представлении.
Представление.
Это слово произнес Ральф Коттл. Айви могла повторить его сознательно, а может быть, случайно. Он этого знать не мог.
Она продолжала смотреть ему в глаза.
— Билли, ты думаешь, каждое лицо — маска?
— А ты?
— У моей глухой бабушки, нежной и доброй, как ангел, были свои секреты. Невинные, даже очаровательные секреты. Ее маска была почти такой же прозрачной, как стекло, но все-таки она ее носила.
Билли не знал, что Айви ему этим говорит, к какому выводу хочет подвести своими словами. И не верил, что на прямой вопрос получит менее расплывчатый ответ.
И не то чтобы она стремилась обмануть. Она всегда предпочитала говорить не прямо, а намеками, не намеренно, такой уж была. Все, что она говорила, звучало ясно, словно удар колокола… и, однако, вызывало трудности при толковании.
Часто ее молчание было красноречивее произнесенных ею слов — чего еще можно было ожидать от человека, воспитанного глухим?
