— П-пах!
Штурман полетел кубарем. Вскочил, кинулся к левому борту и давай царапать пальцами шпангоут.
— П-пах!
Второй снаряд. Я догадался: немцы бьют прицельно, по освещенному носу кабины. А штурман царапает стенку.
— Евсеев, ты что? Выключай свет к чертовой матери!
— П-пах! Третий снаряд…
— У-у-у! — подвывает штурман. — Где выключатель?
— Да справа же!
Опомнился. Кинулся к правому борту, пошарил руками, выключил. Наконец-то! Вот тебе и Ельня!
Я сделал отворот.
— Голова ты, голова! Да разве ж можно ходить через узловые станции, да с зажженным фонарем?
Летим дальше, под Смоленск, бомбить фашистские склады с боеприпасами. Чувства у нас самые растрепанные. Никак в себя прийти не можем после Ельни.
Цель видна далеко, по вспышкам рвущихся бомб, по синим лучам прожекторов. Подходим, смотрим во все глаза. Ох, страшно! Иногда там, на земле, что-то взрывалось, и тогда блекли прожектора, и взбудораженные облака светились мрачным грязновато-бордовым светом. И на миг становились видны повисшие в воздухе самолеты и рябь дымков от только что взорвавшихся зенитных снарядов. И снова обшаривают ночь прожектора, и снова густо сверкают звездочки разрывов зенитного огня. А на земле, падая расплавленными каплями металла, вспыхивают, перекрывая друг друга, длинные серии бомб. Воздух стонал и дрожал, осыпь осколков врезалась в самолет. И он вздрагивал, словно от боли, подпрыгивал, качался, и мимо проносились тени.
Влетаем прямо в ад. Штурман склоняется к окуляру прицела.
— Чуть-чуть левей. Еще. Так, хорошо.
Я не дышу, выдерживаю курс. Штурман прицеливается. Он должен положить свои бомбы как надо.
Луч прожектора ударил то глазам. Проскочил, остановился, стал шарить и… справа, чуть выше нас, совсем рядом, наткнулся на другой самолет. А мы его не видели! Мы могли бы столкнуться с ним над целью или попасть под осыпь его бомб. И тотчас же склонились сюда другие лучи, взяли в пучок. И открылась такая канонада!..
Наконец штурман говорит спокойно, будто мы с ним сидим у штаба на скамейке:
— Подверни чуток направо. Так, хорошо. Бросаю.
И я почувствовал сладкий запах взрывающихся пироксилиновых патронов и ощутил толчки — отрывались бомбы от замков: одна за другой. Тринадцать штук. Как долго… Все!
Резко разворачиваюсь влево, круто пикирую, ухожу подальше. Уф-ф!..
В столовой нам подносят законные сто граммов. И я вдруг вспоминаю ту сцену в аэропорту, когда из-за глупого лихачества единым духом выпил пол-литра водки, которую налил мне в кружку Грызлов. Мне было плохо тогда, ужасно плохо. Долго после того от одного только вида водки меня всего трясло и мутило…
