— Куда ты идешь? — спросил веклинг уже в коридоре, прислоняясь к закрытой двери, — К себе?
Лицо его было совершенно невозмутимо.
— На кухню, — сказала я.
— Зачем?
— Хочу, чтобы дарсай поел немного.
— И он согласился?
Он стоял до этого неподвижно, но тут шевельнулся, сделал движение плечами. Его красивое лицо утратило невозмутимость, оно дрогнуло, удивленно вздернулись брови.
— Да.
Мы медленно пошли по коридору. Веклинг, заложив большие пальцы за кожаный пояс, опустив голову, медленно вышагивал, глядя на свои сапоги.
— Последнее время он мало обращает внимания на еду, — сказал он после непродолжительного молчания.
— Это заметно, — отозвалась я, — И сколько именно длиться это "последнее время"?
— Лет десять…
— Угу.
— Кстати, как та девочка? — сказал вдруг веклинг, взглядывая на меня искоса.
— Она умерла.
— Не без твоей помощи, как я понимаю? — продолжал веклинг.
— Не без моей.
— И чем она была больна? Ведь она была больна?
Я взглянула на него. Меня поражала эта странная заинтересованность в судьбе Лейлы: с чего бы вдруг? Его лицо было оживленным, глаза с интересом смотрели на меня. Я чувствовала — своим внутренним чувством, "чувством Воронов" — я чувствовала, что он и впрямь заинтересован в этой истории.
— Что тебе до этой девочки? — сказала я, опуская голову и взглядывая на Ворона сбоку.
— Чем она была больна?
— Я не знаю, — сказала я, — Здесь они называют это дыханием Времени. Ты об этом со мной хотел поговорить?
Веклинг усмехнулся и остановился, поворачиваясь ко мне.
— Нет, — сказал он, — Я хотел поговорить с тобой о дарсае.
— Да?
Дальше по коридору открылась дверь, выпустив в полутемный коридор прямоугольник света и невысокую полную женщину в зеленом платье и маленьком кружевном переднике. Русая коса два раза обвертывала ее голову. Она несла стопку сиреневых и золотистых полотенец. Ее круглое, покрытое мелкими морщинами лицо выразило вдруг испуг, когда она увидела нас. Женщина поклонилась нам и поторопилась уйти в другую сторону.
— Да? — сказала я, — И что же ты хотел сказать мне о нем?
Веклинг склонил голову на бок, и что-то ужасно птичье показалось мне в этом движении.
— Я не понимаю одного, — сказал он вдруг, — неужели ты действительно не замечаешь, что он валяет дурака? Он вовсе не так слаб, как кажется.
— Я знаю.
— Зачем тогда подыгрываешь ему?
— Может быть, ему просто хочется чьей-то заботы? — сказала я, — У тебя никогда не возникает такого желания?
— Ну, — промурлыкал он, вдруг странно улыбнувшись, — От твоей заботы и я бы не отказался.
