"И может, это случиться скорее, чем ты думаешь. Сколько еще продлиться Перемирие? — думала я, — Вечно оно не может длиться, и как я поступлю тогда? Что я буду делать, когда все вернется на круги своя и мы с ним окажемся на разных берегах Черной речки? Как объяснить кому-то, что я полюбила Ворона, просто полюбила — своего изначального врага? И как с этим жить?"
И вдруг меня как обожгло. Взгляд мой обежал ущелье — все было то же самое, те же красновато-коричневые скалы, те же маленькие колючие кусты, те же крестьянские телеги, те же хмурые люди. То же самое белесое небо в щели между скал. Оно холодило меня, гасило огонь, горевший во мне, — холодная бездна над моей головой. Но я задыхалась от волнения, внезапно обнаружив истину, которая все это время находилась у меня перед глазами. "Вот ради чего заключалось Перемирие! — думала я, смотря вокруг уже совершенно другими глазами (теперь я видела другую, скрытую сторону свершаемых событий), — Ради их поездки на Север, ради пророчества Занда! Значит, это не частая экспедиция. Она затевалась не только с разрешения Совета сонгов, но и при его непосредственном участии. Впрочем…"
Я бросила быстрый взгляд на спящего дарсая, опасаясь, что мое волнение разбудит его. Он спал — усталым сном раненого, но до пробуждения ему недалеко было. И пошла прочь, стараясь не думать больше об этом, забыть — не ради него, ради себя и собственного спокойствия. Но все это было так очевидно, так бросалось в глаза, что, не будь я так — что? влюблена? — я поняла бы это раньше. Ведь он, наверняка, вхож в Совет. И не могли его задержать в звании дарсая насильно, так не бывает, нет, это делалось с его согласия. И если он был согласен на это…. Если Ворон, которому почти сто девяносто лет, соглашается жить в реальном мире, и не просто жить, а активно действовать, то…. О, боги, что это, по-вашему, может значить? Он агент, такой же, как и я.
Я шла, пиная камешки. Ветер доносил до меня обрывки разговора стражников, ехавших впереди меня. Странное подозрение охватило меня, тихое и печальное подозрение, таящееся от самого себя. Быть может, веклинг прав, и все, что было между нами, — лишь притворство? Ведь дарсай действительно играл с моим сознанием, и я — я сама! — пошла ему навстречу. А ему нужен был лишь ключ к воротам Кукушкиной крепости, а ключом была я…
Будь он моложе, эти подозрения были бы просто нелепы. Ведь я тоже не простушка какая-нибудь; все это время я была уверена, что знаю каждое изменение его чувств и настроений. Да, я знала. Но…. Сто восемьдесят девять лет. Так ли уж трудно имитировать боль сердца, смутную тоску и влечение тому, кто уже видел закаты в иных мирах?
