Семён подошёл к окну и запел. Тихо, протяжно, тоскливо. Кучаев вслушивался в непонятные слова, пытаясь проникнуть за языковой барьер.
— О чём плачешь, Семён?
— Это хорошая песня, Максим. Она и по-русски поётся. Её перевёл мой тульский друг Саша Лаврик.
С горных круч, где льды сверкают,
На цветущие поляны
Мчатся волны Ярхаданы.
С горных круч, где льды сверкают.
Я сравнил бы облик милой не с холодной Ярхаданой
С тёплым солнцем над поляной
Я сравнил бы облик милый…
Кучаев знал: одну из трех дочерей Курилов назвал Ярхаданой. Три дочери — два цветка и жаворонок: Окся, Ярхадана и Чэнди. Мал-мал а-меньше! Как он только управляется с ними — матери-то нет!
Кучаев подумал: "Уместно ли спросить о жене?" Знал он о семейной жизни Семена Курилова немногое: бывшая жена — русская. Завербовалась на Север. Встретились. Полюбили друг друга. Полюбили ли? Поженились. Нажили троих детей. Разлюбила. Любила ли? Уехала на материк — мало кто из русских женщин выносит. испытание Севером. Тут уж должна быть большая любовь. Двухсторонняя. Но любви у этой пришлой женщины не было. Ни к мужу, ни к детям.
Семену бы свою, юкагирку! Юкагиры — однолюбы. Но где ее сыщешь? Если весь юкагирский народ наперечет!?
Максим Кучаев прочитал в рукописи Семена Курилова:
"…Все одиннадцать юкагирских родов неимоверно переплелись сложными линиями родственных связей. А закон был строг и суроз: запрещалась не только повторная связь, запрещалось соединение родственных линий даже через пятое и шестое поколения. Найти жениху свободную линию было делом трудным и страшно запутанным. Юкагиры в разное время и в разных местах породнились с ламутами, чукчами, якутами и даже с русскими. Попробуй-ка — отыщи в этой неразберихе свободный конец!.."
В своем новом романе Семен Курилов напишет:
"…Случалось всякое. Рискнул брат Нявала… отправился на Гижигу, нашел жену, привез, обласкал. А потом задушился. Далекими, но встречными оказались их линии.
Опозоренной и несчастной, с ребенком от мужа-родственника покинула женщина стойбище…"
Нет, не стоит сейчас интересоваться этим нелегким вопросом! — решил Кучаев.
Семен Курилов подошел к столу, отодвинул пепельницу и склонился над листом газетной полосы — завтрашнего номера "Колымки".
— Ты, Максим, писал? — он ткнул в корреспонденцию, правленную и переправленную редактором — не любил Редактор, как он сам говорил, архитектурных излишеств и лирических соплей!
— Я. Но тебе читать не стоит…
Семен читал медленно, вслух, отделяя паузами слово от слова:
