О Кольридже я могу говорить с чувством глубокого почтения. Что за подъем ума! Что за гигантская сила! Он лишний раз подтверждает очевидность того факта "que la plupart des sectes ont raison dans une bonne partie de ce qu'elles annoncent, mais non pas en ce qu'elles nient" ("что большинство сект право в значительной части того, что они проповедуют, но неправо в том, что они отрицают"). Он заключил, как в тюрьму, свои собственные представления благодаря тому, что поставил преграду перед представлениями других. Прискорбно думать, что такой ум похоронил себя в метафизике и, как цветок Никтанта, все свое благоухание отдает лишь ночи. Читая его поэтические произведения, я трепещу, как тот, кто стоит над вулканом, и по темноте, черными взрывами исходящей из кратера, узнает об огне и свете, которые колышутся там, внизу.
Что такое поэзия? — Поэзия! Это, подобное Протею, представление со столькими же наименованиями, как девятиименная Корцира. Я как-то обратился к одному ученому: "Дайте мне определение поэзии". — "Tres volontiers", — и, подойдя к книжному шкафу, он принес мне д-ра Джонсона и придавил меня определением. О, тень бессмертного Шекспира! Я представляю себе грозный взгляд твоих духовных очей, глянувших на богохульство этой грубой Большой Медведицы. Подумайте о поэзии, нет, только подумайте о поэзии и потом о д-ре Самьюеле Джонсоне! Подумайте обо всем, что есть воздушного и подобного феям, и потом обо всем, что есть отвратительного и тяжеловесного, подумайте об огромном грузе, о Слоне! И потом — подумайте о Буре, о "Сне в летнюю ночь", о Просперо, об Обероне, и Титании — !
Поэма, как я думаю, может быть противопоставлена научной работе в том смысле, что непосредственная ее задача — наслаждение, а не истина; она может быть противопоставлена также роману в том смысле, что ее задача неопределенное наслаждение, вместо определенного, и она остается поэмой лишь в той мере, в какой эта цель достигнута. Роман представляет воспринимаемые образы через посредство определенных, поэзия через посредство неопределенных ощущений, для достижения чего существенное значение имеет музыка, ибо воспринимание нежного звука есть самое неопределенное из наших восприятии. Музыка в соединении с мыслью, доставляющей удовольствие, есть поэзия; музыка без мысли — есть просто музыка; мысль без музыки есть проза в силу крайней своей определенности". Книга содержит в себе всего-навсего одиннадцать поэм: «Введение» ("Романс"), "К Елене" ("О, Елена, твоя красота для меня…"), «Израфель», "Осужденный город" (позднее переделанный и переименованный в "Город на море"), "Фейная страна", «Ирэна» ("Спящая"), «Пэан» (первоначальный набросок "Линор"), "Долина Нис" (позднее "Долина тревоги"), «Аль-Аарааф», сонет «Знание» и «Тамерлан». Книжечка облечена в зеленый переплет. Изумрудный стебель надежды уже расцвел здесь пышным цветом. В конце концов в намеках и в ускользающих очерках здесь почти весь Эдгар По. Как хорошо говорит Гаррисон: "За три года наступило удивительное усиление точности, определенности, ясной четкости и музыкальности. Что раньше было неверным, как хор шепчущих тростников вдоль берега реки, смутным, как crescendo и diminuendo, идущих оступью, ветров в ночи, собралось в сосредоточенную форму и сделалось воплощенным в стансах «Елены» и «Израфеля». Поэт двадцати одного года еще неловок, неуклюж, спотыкается в рифме и в размере, он новичок в изяществах стиха, но уже его наваждают неизреченные словесные мелодии, столь же сладостные для чувства, как Спенсер {Эдмунд Спенсер (1553–1598), напевный создатель "Царицы фей".} в журчащем токе некоторых строк, столь же неловок, как Уитман, в прерывах и зияниях других строк: томик 1831 года есть зримое рождение великого поэта, коего полное появление на свет потребует еще пятнадцатилетнего промежутка времени. Возрастающая тонкость восприятия и чувства, ощущение магической красоты мира и таинства в этом, сознание гармоний, что истекают, как из ключа, из самых слов в их гласных и согласных сочетаниях и контрастах, поэзия, которая существует в Смерти, в Приговоре, в Скорби, в Грехе (доведенная до крайности его подражателем и почитателем Бодлером в "Fleurs du Mal") — все это наваждает пластическое юное воображение своими нежными и ярко-живыми умягчениями и звучит ему прямо на ухо, в его тонкий слух, зовом тритонова рога, маня его к новым и, порой, еще более счастливым, полям". Гаррисон отмечает также, что как раз за год перед этим Тэннисон выпустил в свет "Поэмы, главным образом Лирические", и, конечно, этот сборник не содержит ничего более тонкогранного и дремотного по чаре, чем одновременные произведения Эдгара По, между тем как поэма «Аль-Аарааф» может счастливо соперничать с изданной в том же году увенчанной поэмой Тэннисона «Тимбукту».
