Высоко, на эмалевой горе,
Средь исполинских воздымаясь пастбищ,
Громада возносилася колонн,
Не бременя собою светлый воздух,
Паросский мрамор, солнца свет приняв
Закатного, двойной светил улыбкой
На волны те, что искрились внизу.
Из звезд был пол, расплавленных, что пали
Чрез черный воздух, серебря свой путь,
Серебряный рождая в смерти саван,
Теперь же устелив дворец Небес.
Верховный купол был на тех колоннах,
На них он возвышался, как венец,
Алмаз округлый был окном блестящим,
В пурпурный воздух этот круг глядел.
Но взоры серафима зрели дымность,
Туманностью тот мир окутан был:
Там был оттенок исседа-зеленый,
Который для могилы Красоты
Природа возлюбила, он таился
Вкруг архитравов, одевал карниз,
И каждый Херувим, что был изваян,
Из мраморных своих глядя жилищ,
Земным смотрел в тени глубокой ниши.
В богатом этом мире — статуй ряд,
Ахэнских, также фризы из Тадмора,
Персеполиса, Бальбека, из бездн
Гоморры обольстительной! О, волны
Теперь над ней — так поздно! Не спасти!
Кроме того, юный Эдгар приводит другой отрывок, о «Молчании»:
Наш мир — мир слов: мы говорим «Молчанье»,
Когда хотим означить мы покой,
Но это — только слово, лишь названье.
Природа — говорит. И даже рой
Созданий идеальных — с сновиденных
Воздушных крыл звук веет теневой,
Но то не так, как в высях совершенных,
Но то не так, когда в выси немой
Проходит возглагоголание Бога,
И красный тлеет вихрь…
