— Стрекоза! — сказал он негромко, но с искренней радостью. — Я не ждал тебя сегодня.
— Матушка прислала тебе гостинцы, — Лионетта показала маленькую корзинку, висящую у нее на локте. — Почему здесь так холодно? Почему ты не зажжешь жаровню?
— Холодно? Разве? Я не заметил.
— Ты ничего не замечаешь… — вздохнула Лионетта и поставила корзинку на топчан, накрытый шерстяным одеялом. Подошла к жаровне, которая оказалась задвинутой в угол, поворошила угли — они давно уже остыли и подернулись серым пеплом. — Можно развести огонь?
— Конечно, — юноша бросил последний взгляд на книжные страницы и переставил свечу с пюпитра поближе к топчану. — Отойди-ка чуть подальше, сестренка… — он протянул к жаровне тонкую руку, сложил пальцы в сложном жесте и вполголоса проговорил несколько отрывистых слов. На углях послушно вспыхнули и заплясали язычки огня. — Вот так-то, — с удовлетворением проговорил он.
Лионетта придвинулась поближе к теплу, протянула к нему ладони.
— А наставник не рассердится, если узнает, что ты тратишь магическую силу на такие мелочи? — озабоченно спросила она.
— Он не узнает…
Юноша встал рядом с ней, устремил взгляд на заалевшие угли; лицо его стало задумчивым. Глядя на него с тревогой и нежностью, Лионетта задалась вопросом: какие мысли сейчас бродят в его голове? Насколько далеки они от этой холодной кельи и заснеженного города?.. Он частенько витал в облаках, но даже Лионетте никогда не рассказывал о тех картинах, которые вставали в его воображении, и ее это безмерно огорчало. С самого раннего детства она мучилась своей непричастностью к его внутреннему миру.
— Пирожки же остынут! — воскликнула она с притворной тревогой, чтобы вернуть друга с небес на землю. Метнулась к корзинке, откинула сверху чистую тряпицу и извлекла из аппетитно пахнущих недр румяный пирожок. — Скушай, пока горячий, Лионель, — она протянула лакомство юноше. Тот вскинул на нее глаза, с явным усилием вынырнув из раздумий, и с извиняющейся улыбкой покачал головой.
— Спасибо, Стрекоза. Может быть, позже. Я не голоден.
— Мама непременно велела скушать, пока не остыли! — настаивала Лионетта. — Она говорит, что ты совсем исхудал.
И в глубине души она была полностью согласна с матушкой. Лионетте была хорошо известна строгость храмовых правил касательно пищи и напитков, и все-таки большинство служителей Двенадцати выглядели здоровыми и вполне упитанными. Лионель же, который еще даже не прошел посвящение, держал себя в такой суровой аскезе, что по сравнению с ней бледнели даже самые строгие храмовые посты. Глядя на его тонкие запястья и худые ключицы, выступающие в широком вороте ученической рясы, можно было заключить, что он вовсе никогда не вкушает земной пищи. Он, впрочем, всегда был худым, сколько Лионетта помнила, — но в его возрасте, как считала ее матушка, юноша должен много и хорошо питаться. И в этом Лионетта тоже с ней соглашалась. Правила правилами, но нельзя же так истязать себя.
