«Хочу домой!» – как лихорадка после неудачной операции. Пытаешься снять ее, лечишься то тем, то этим, а она горит внутри: «Не могу я тут!»
А где могу? В Нижнем Новгороде? Его растерзали комиссары в расхристанных «польтах» и с кобурами на животах.
Со всей Россией так, со всеми русскими. Скучаешь по «нашим»? Вот они, получите: на Северной Сычуань-роуд у благотворительной кухни семьсот человек с мисками стоят – в затылок друг другу. Китайцы на них пальцами показывают: как так – белые и бедные?
Нина моментально вычисляла в толпе своих – оборванных, потерянных – и каждый раз отворачивалась и переходила на другую сторону улицы. Не дай бог кто-нибудь узнает. Она никогда не заговаривала на людях по-русски и Лабуде не позволяла.
Жалость пополам с досадой и старанием отмежеваться: «Я не с вами».
А других «наших» нет и, верно, никогда не будет. Стыдно за свою бестолковую нацию! Войну проиграли; в Китае, где белая кожа расценивается как дворянство, и то не устроились. Впрочем, Нина понимала, что она сама такая. Даже еще хуже: обокрала своих, убедила себя, что это было не мошенничество, а деловая хватка, умение воспользоваться шансом. Надулась спесью: я умнее всех. Где села – там и слезла.
В Шанхае были деньги – везде краны, леса; каменщики работали с семи утра даже по выходным. Торговые корабли приходили стаями – не успевали выгружать товар. Когда люди пытаются добывать золото, лучше всех живут продавцы лопат. Надо придумать что-нибудь в этом духе. Может, краны поставлять в Шанхай?
– Не выйдет, – качал головой Иржи. – Одной вам такое дело не потянуть, а у нас, к моему горю, нет друзей с финансами.
Он не сомневался, что их ждет банкротство и постыдное изгнание из «Астор Хауса».
– Нет друзей – познакомьтесь с кем-нибудь! – требовала Нина.
Поначалу она все-таки надеялась, что Иржи будет ей помогать, хотя бы попытается. Какое там! Он не боялся бедности, он боялся подходить к людям. Что бы Нина ни предлагала, он во всем видел признаки неудачи.
– Давайте откроем синематограф, – говорила она, – снимем помещение, возьмем в прокат скамьи и проектор.
– Не получится, – отзывался Иржи. – Только вчера было в газете: люди сломали театр, потому что пленка изорвалась и оператор слишком долго склеивал ее. А еще цензурные комитеты: в Международном поселении свой, во Французской концессии свой, в Китайском городе свой. И каждый требует вырезать из фильма куски. Помните, мы с вами сидели на «Любовниках ночи» – ничего не понятно из того, что осталось.
