136
с изначальным бытием” и избавляла ее от “состояния индивидуации как источника и первоосновы всякого страдания” (Ницше).
Рок с его иррациональными, дионисийскими страстями дает представление о том исходном, дорациональном мироощущении, утрату которого оплакивал Ницше в своем “Рождении трагедии”. (Характерно, что эта книга стала настольной для электронщиков-программистов, работающих с виртуальной реальностью и “компьютерным театром”.)
Мистерия Вудстока разыгрывает начальный акт творения культуры. Американский антрополог Джон Пфейфер в своей книге “Культурный взрыв” (1988) утверждает, что это случилось в эпоху верхнего палеолита. К этой эпохе относят появление наскальных рисунков на стенах пещер. Это следы магических обрядов, которые впервые позволили человеку выйти за пределы обыденного существования, столкнув его с тайным, сакральным инобытием. Пещеры с рисунками были храмами и театрами кроманьонцев. Пфейфер считает, что детонатором “культурного взрыва” стала особая “технология изменения восприятия” (“perception-altering technologies”). Этот гибрид религии и искусства и породил цивилизацию.
От каменного века до нас дошли только камни. Между тем как раз сохранившиеся остатки архаической культуры случайны. Люди палеолита не знали истории и не заботились о будущем. Их интересовало искусство настоящего времени, то, что меняет восприятие настоящего. Архаическое искусство — это искусство направленного эмоционального воздействия, искусство оркестровки переживаний, искусство манипуляции чувствами, воображением, воспоминаниями. Оно должно было обеспечить полную вовлеченность тех, к кому оно обращалось. Поэтому архаическое искусство всегда “литургично”: здесь не было “рампы”, не было посторонних, не было зрителей — только участники.
137
НЕОАРХАИКА.
Если использовать реконструкцию первобытной культуры в качестве контурной карты будущего искусства, то на нее уже можно нанести первые имена и названия.
В фундаменте неоархаики — концепция “конца истории”. Дело не столько в нашумевшей политико-философской теории Фрэнсиса Фукуямы, сколько в уловленной им универсальной для нашего времени интуиции. Это чувство глубокой исторической усталости, недоверие к историософскому активизму, страх перед утопизмом. Разочарованный в социальных проектах, запуганный бешеным ходом прогресса, современный человек предпочитает менять не мир, а свое восприятие мира.
Не этим ли объясняется безудержное распространение наркотиков, способных “остранить” действительность, вывести человека за пределы повседневности?
