Но все это было до того, как к ней обратился государственный секретарь Ватикана.
— Так что ты думаешь о предложении Валендреа? — спросила она.
— Напыщенный осел и вполне может стать следующим Папой.
Она слышала это же мнение от других, так что его предложение казалось ей все более заманчивым.
— Он хочет знать, чем занимается Колин.
Кили повернулся и посмотрел на нее:
— Честно говоря, я тоже хочу это знать. Зачем секретарю Папы ехать в Румынию?
— Как будто там не может быть ничего интересного?
— Ой, какие мы обидчивые!
Хотя она никогда не считала себя патриоткой, она все-таки была румынкой и гордится этим. Ее родители эмигрировали, когда ей не было и восемнадцати, но потом она вернулась — помогала свергать режим Чаушеску. Когда диктатор произнес свою последнюю речь перед зданием Центрального комитета, она была в Бухаресте. Планировалось провести образцово-показательный митинг и показать, что рабочий класс поддерживает коммунистическое правительство, но все вылилось в стихийное восстание. Она и сейчас помнит крики и вопли, раздавшиеся, когда вспыхнули беспорядки и на площадь под звучащие из динамиков заранее записанные звуки аплодисментов и приветствий ворвались вооруженные полицейские.
— Тебе трудно в это поверить, — сказала она, — но чтобы совершить революцию, не надо накладывать грим перед камерами, рассылать пламенные речи по Интернету и даже не нужно укладывать в койку женщину. Революция — это всегда кровь.
— Времена изменились.
— Церковь так легко не изменишь.
— Ты видела, сколько там было журналистов? О трибунале будут говорить во всем мире. Люди выступят на мою защиту.
— А если всем все равно?
— На наш сайт ежедневно заходит более двадцати тысяч человек. Интерес огромен. Словами можно добиться многого.
— Пулями тоже. Тогда, перед Рождеством, я была там, где румыны гибли, чтобы сбросить и поставить к стенке диктатора и его стерву жену.
— Если бы тебя попросили, ты смогла бы выстрелить в них?
— Не моргнув глазом, — пылко ответила она. — Они надругались над моей родиной. Страсть, Том. Вот что движет всеми революциями. Глубокая, безудержная страсть.
— Так что ты собираешься ответить Валендреа?
Она вздохнула:
— У меня нет выбора. Придется согласиться.
Он усмехнулся:
— Выбор есть всегда. Я правильно понимаю, это ведь еще и возможность начать все сначала с Колином Мишнером?
Она почувствовала, что зря так много рассказала ему о себе. Он обещал, что все это останется между ними, но она начинала беспокоиться. Разумеется, Мишнер совершил свой проступок много лет назад, но и сейчас любые подозрения, не важно, оправданные или нет, могут стоить ему карьеры. И все же она никогда ни в чем не сознается, хотя ей и неприятно вспоминать о его тогдашнем решении.
