А он:
— Анну Каренину проходили? Гамлета? Пушкина, а? Лермонтова? Чему они тебя научили?
Тут я понял, что он не издевается, а, наоборот, разозлился очень.
— Страдать он, видите ли, не умеет!
И вдруг отец продекламировал, у него это хорошо получается:
Не бывает любви несчастной.
Может быть она
Горькой,
Трудной,
Безответной
И безрассудной,
Может быть —
Смертельно опасной,
Но несчастной
Любовь
Не бывает,
Даже если она
Убивает.
Тот, кто этого не усвоит,
И несчастной любви не стоит!..
— Чьи это стихи?
— Одного хорошего поэта. Понял? Или ты будешь канючить, как в пошлых романсах: «Саша, ты помнишь наши встречи?», «Помнишь весенней порой»!..
— Папа! — закричал я. Ведь он этим «помнишь» попал в самую точку.
— Иди спать, — сказал отец.
Я хлопнул дверью.
Шурик тоже не спал. В комнате был такой идеальный порядок, что в другое время это бы меня насторожило. Но сейчас я ни о чём не догадался. Грохнулся не раздеваясь на кровать.
— У тебя шмон был, — доложил Шурик. — Я их сам на фломастер навёл.
— А тебе про него откуда известно?
— За кого ты меня принимаешь? — обиделся Шурик. — Я навёл, чтобы ты дурака не валял… Клавка знает?
— В том-то и дело. Мне теперь в школе показаться нельзя. Она завтра организует такую встречу… «Вот, смотрите, явилось привидение!»
— Папа не зря говорит: сначала сделай, а потом хвастай, — сказал Шурик.
Я и Таня ждали Серёжку у его парадного.
— Лаврик, — сказала Таня, — а может быть, Клава передумала? Может, она ничего никому не скажет и всё обойдётся?
— Может быть. Она, в сущности, не злая девчонка. Мечется, не знает, что с собой делать.
Мне очень хотелось, чтобы всё было именно так.
Серёжка вышел, увидел нас и как-то нелепо поднял портфель. То ли, чтобы нас не видеть, то ли, чтобы мы в его лицо посмотреть не могли.
— Уходите, — буркнул он в портфель.
— Спроси, как чувствовала себя ночью моя мама, — сказала Таня.
Серёжа опустил портфель.
— Как?
— Плохо. Я два раза вспрыскивала морфий.
— Пошли, — сказал я.
И Серёжа пошёл с нами.
У ворот школы стояла Клава со своими подружками. Увидев, что Серёжа не один, эта компания сначала растерялась. А потом они нестройно затянули траурный марш Шопена. Но мы шли как ни в чём не бывало. У Серёжки дрожали губы, но он сжимал челюсти так, что видно было, как желваки ходят. Мы с Таней делали вид, будто о чём-то непринуждённо разговариваем. Хор постепенно совсем разбрёлся: кто в лес, кто по дрова.
Когда мы поравнялись с Клавиной компанией, я думал, что Серёжка скиснет, но он поднял голову, и, как ни странно, я увидел улыбку на его дрожащих губах.
