– Ты мне зубы не заговаривай! – Юрков в раздражении вскочил, закурил, опять лег возле Басаргиной; дуется.
– Псих… – Варвара обняла его за шею. – Мой милый психушка.
– Варя, я не верю, понимаешь, не верю тебе! Я все вижу.
– У нас с ним деловые отношения. Всего лишь.
– Деловые? – покосился на нее Юрков. – Как это понимать?
– А не нужно тебе понимать. Лишние знания обременяют человека.
– Постой, постой… – Юрков начинает что-то соображать. – Вот оно что… – суровеет. – Я-то думаю, откуда у нее денежки лишние завелись?
– Отстань, Петя… – Басаргина почувствовала, что сказала лишнее. – Пошли обедать.
– Ну, знаешь! – вспыхивает Юрков. – Ты понимаешь, чем все это может кончиться для тебя?!
– Понимаю, понимаю! И не кричи на меня, я еще не твоя жена, – начинает горячиться и Басаргина. – И оставь свои домыслы про себе! Это совсем не то, о чем ты подумал, – встает. – Ладно, хватит трепаться. Одевайся. Я есть хочу.
Юрков обескуражен: он что-то виновато бормочет, пытаясь заглянуть Варваре в глаза. Она тем временем натянула шорты, батник и, не оглядываясь, быстро пошла по пляжу.
Юрков подхватил свои вещи и, на ходу одеваясь, побежал вслед, худой, узкоплечий, длинноногий.
Море задумчиво плескалось возле берега тихой волной…
Калашников с нетерпением посматривал на часы: он ждал Осташного, которого вызвал повесткой, но тот почему-то опаздывал к назначенному времени.
Задребезжал телефон, и следователь торопливо схватился за трубку, словно испугался, что на другом конце провода его не станут дожидаться.
– Слушаю, Калашников! А, это ты, Семеныч… Звонил старший оперуполномоченный ОБХСС майор Хмара.
– …Записываю. Так, так… Ого! Это точно? Нужно перепроверить? Прошу тебя, поскорее, если возможно. Жду… Пока.
Новость была ошеломляющей. Его предположения оправдались, но чтобы так…
– Можно?
– Входите, Демьян Федорович. Здравствуйте. Присаживайтесь. Сюда, поближе…
– Что же меня так… словно преступника? – Осташный был раздражен.
– Вы имеете в виду повестку?
– Вот именно!
– Пришла пора, Демьян Федорович, запротоколировать ваши показания по делу Басаргиной. А это, согласитесь, удобней сделать здесь, – Калашников был сух и официален.
Осташный почувствовал это и сразу поостыл; забеспокоился, но не подал виду – набычившись смотрел на следователя исподлобья, неприязненно и строго.
Такое начало допроса вполне устраивало Калашникова, который хотел, чтобы Осташный сразу почувствовал разницу между своим кабинетом, где он был хозяином, и кабинетом следователя прокуратуры, где служебное положение Осташного перед лицом закона отодвигалось на задний план.
