. 10 000 долларов — моя окончательная максимальная цена. Обдумайте это серьезно. Извещаю вас, что я получил по почте предложение от Тишмана и К° продать им этот дом, чтобы они могли построить на его месте высотный, и я расположен сделать это. Они так или иначе избавятся от вас, будьте покойны. Не думайте, их адвокаты не то что мой штонк
[11], который никак не может выбросить вас на улицу за все то, что вы со мной сделали. Уж они-то знают, как надо разговаривать с муниципалитетом, и даже могут пойти на крайние меры. Вы причините себе больше вреда, чем предполагаете. Поберегите себя.
Но если я продам им дом, вы ничего не получите, — говно собачье! — а я потеряю капитал, вместо того чтобы наращивать его. Подумайте над этим с должным пониманием, не говорю уже о том, как мало вы считаетесь с несчастьями других. Иного предложения у меня не будет. Поверьте моему слову, у меня с вами все кончено. Это все».
*
Здание по соседству превратилось в огромную дыру, набитую обломками бледных кирпичей и кусками штукатурки, издающей после дождя едкий запах, Гарри казалось, что дом, поддерживаемый с четырех сторон лишь воздухом, раскачивается при сильном ветре. Тараканы, оставшись без жилья, стекались в жалкий дом Левеншпиля погостить у родственников; так же поступали и здоровенные крысы, которых писатель встречал на лестнице; они прыгали по ступенькам, шмыгая носом. Лессер прятал съестное в холодильник, в том числе и банки консервов; он часто не разогревал еду, чтобы не распускать кухонных ароматов, а также для того, чтобы сэкономить время. Водопровод если и не саботажничал активно, то хирел все больше и больше. Краны в кухне и ванной испускали струйки ржавой оранжевой воды — он умывался ею и пил ее, как вино. На два окоченелых дня горячая вода сделалась холодной, как лед, и оставалась такой, пока Лессер, забравшись в телефонную будку, взывал о помощи к жилищному управлению. Ему советовали набраться терпения: домовладелец недомогает, но обещает сделать все что может. Писатель нагревал кастрюли горячей воды, чтобы побриться и вымыть свою немногочисленную посуду. Целую неделю не работал спуск в туалете. Лессер опробовал несколько грязных туалетов в доме, но спуск и в них не работал, и ему пришлось выкладывать десятицентовики за пользование уборной в метро, пока наконец не появился водопроводчик.
Однажды ночью его разбудил вой сирен случился пожар в доходном доме на той стороне улицы. Присев в исподнем у окна, Лессер увидел какое-то свечение в комнате на четвертом этаже, пламени видно не было. По всему дому то тут, то там стали светиться окна. Вся улица пульсировала от машин, качавших воду, извивающихся шлангов, снующих людей. Пожар быстро потушили, но Лессера продолжал терзать его постоянный страх: что, если бы огонь перекинулся в дом, где он жил, и прикончил его литературное и прочее достояние? Ему представлялось, как он голый спускается по пожарной лестнице, прижимая к груди свою новую рукопись. Временами, когда он писал, — его воображению рисовался домовладелец: тяжело дыша, Левеншпиль подносил спичку к мусорной куче в подвале — интересно, что из этого выйдет. Одной нервной ночью Лессер спустился в подвальный этаж осмотреться. Он обшарил затянутые паутиной мусорные ведра и усеянную бумагой бывшую квартиру дворника. Хотя он не нашел ничего подозрительного, беспокойство не уходило. Бесполезная сторона моего воображения. Лессер укорял себя за то, что позволил снять телефон, — глупец, нашел, на чем экономить. Нехотя поднимался он вверх по лестнице. В сущности, я ненавижу этот дом. На следующее утро ему работалось плохо, одолевали сомнения насчет любви и женитьбы.
