Больно.Ru. Разорванное небо | страница 44
– Да, я видел табличку.
– Табличку… Городские. Туристы. Он здесь жил и песни свои писал, а потом здесь умер…
– Здесь? – Я посмотрел на старого альпиниста с явным недоверием. – По-моему, в Москве.
– По-моему, в Москве… – передразнил дядя Миша. – Он здесь умер, на горе! Когда его гора победила… Ты вот послушай, как бывает. Я здесь с восемьдесят пятого года. Давно. Приехал кататься и не смог уехать. Дочь у меня в Москве… Вот фотку, смотри прислала. – С помятой карточки улыбалась девушка лет двадцати пяти, каких миллион. – А здесь горы. Они лечат. Нет, не так, слабого они убивают – сильного лечат. Я с восемьдесят пятого тут и проводником, и инструктором. Приходят люди – говорят: «На Эльбрус пошли?» – я отвечаю: «Пошли». Мы с товарищем собираем группу человек из пяти и идем. В «Приюте одиннадцати» последняя теплая остановка. Пьем чай. Все молчат, говорить ничего не надо. Гора этого не любит. Пятеро здоровых мужиков, которые хотят победить гору, собрались здесь и молча пьют чай. А потом мы идем дальше… Но из пяти до верху доходят двое. Нет, остальные не гибнут, у меня только один раз турист погиб, просто не могут больше идти, воздуха там нет совсем. Мы их вниз спускаем. Они сразу уезжают, потому что гора их победила. Если не готов, туда идти нельзя. А тот, кто дошел, стоит на самой высокой точке Европы, дышит воздухом без кислорода и оставляет в снегу флажок со своим именем. Только там же в снегу воткнуты вот такие флаги, – он широко развел руки, – с именами Янь, Хуянь, Ганс, Фриц. Чертовы иностранцы с Красной поляны на Эльбрус на вертолете прилетают фотографироваться. Гору совсем изнасиловали. Она молчит, копит, потом даст им под зад!
Он замолчал, молча налил еще рюмку, выпил и продолжил, он, видимо, был рад, что нашел такого благодарного слушателя.
– А Высоцкий тоже не дошел. Он любил гору, а она его не приняла, потому что он уже был слаб. Физически-то его сердце остановилось в Москве, после того как вернулся, но все-таки умер он здесь.
Мы сидели с дядей Мишей в пустом баре гостиницы и пили: он водку, я пиво. Он поначалу щурился на мой легкий напиток, но потом перестал, люди здесь пьют то, что хотят и что здоровье позволяет. Кататься утром с бодуна может далеко не каждый. Дядя Миша – здоровый, высокий, грубый, чуть седой, красивый русский мужик лет сорока пяти. В синем лыжном костюме. Я – двадцатичетырехлетний раздолбай в джинсах и «ониловской» ветровке, по виду явный мажор. Что нас свело вместе, усадило за этот столик? Наверное, то самое мое внутреннее Я, что не давало мне спать.