— Он хлеб ест? — спросила я.
— Вы лучше спросите, чего он не ест, — ответил Александр Георгиевич.
— Возраст такой, располагающий к еде, — сказал Николай, теребя оживившегося пса.
Я принесла ломоть хлеба, и мир был заключен. После второго кусочка в сердце Чока возникла нежная привязанность к нам. Он так и не пошел за хозяином, а остался у дома приезжих. Ночью, просыпаясь, я слышала, как Чок вздыхал и шумно почесывался, выбивая барабанную дробь на звонком настиле крыльца.
Встали мы чуть свет. Николай, едва открыв глаза, сразу схватился за коробку с бабочками вечернего улова. Я вышла на крыльцо. Чока уже не было. Вероятно, пересилило чувство долга, и он ушел домой.
Лес курился туманом. Плотные серые пряди путались в кронах и медленно плыли над поляной. От них тянуло влажным холодком. К розовеющему небу из тумана поднимались темные громады сопок.
Через открытое окно управления доносились голоса. Уже урчала машина за высоким деревянным сараем; проехал верхом егерь-наблюдатель и ловко спрыгнул у конторы, бросив поводья на шею лошади. Здесь вставали рано. Еще затемно я слышала, как, насвистывая какую-то птичью песню, возился за стеной орнитолог заповедника, как, хлопнув дверью, он сбежал с крыльца и шаги его замерли вдали.
Из леса доносился приглушенный рокот бегущей воды.
Тропинка от дома привела меня к густым зарослям. В сером,
неопределенном свете раннего утра листва на деревьях казалась
поникшей, еще не очнувшейся от сна. На концах листьев
наливались холодные, тяжелые капли. Переполняясь, они падали.
Было похоже, что в лесу идет крупный, редкий дождь,
от которого вздрагивают и шелестят ветки густого кустарника.
Я шла, осторожно раздвигая мокрую листву, прислушиваясь
, как за деревьями все громче поет и гремит река.
Стало светлее. Тропинка кончалась на низком галечном берегу. Река стремительно летела но каменистому ложу. Поверхность воды, изрытая течением, как бы сплеталась из множества отдельных струй и потоков. Сердитые бурунчики вскипали у валунов. Противоположный берег, высокий, крутой, густо зарос лесом. С замшелых скалистых обрывов спадали
охапки листьев, каскады резного папоротника, сетки тонких
и гибких плетей.
От ледяной воды горело лицо. Перескакивая с камня на камень, я выбралась к перекату. Здесь было совсем мелко. В прозрачных струях двоились и дрожали разноцветные камешки дна. Над ними, как привязанная за нитку, стояла стайка рыбешек. Ослабевала нить — и рыбешек сносило течением. Нить натягивалась — и стайка медленно двигалась вперед, замирая на прежнем месте. Бурые рачки-бокоплавы шныряли в затишье маленькой заводи.
