Много пассажиров брать никак нельзя. Летчик не подумал об этом на земле. Лезли люди — в фюзеляж, и он не противился. А надо было все рассчитать: двадцать человек и не более. Это количество, если люди даже и перебежали с места на место, по весу не было бы критическим. Надо было проинструктировать пассажиров заранее, точно указать каждому, что ему предстоит делать, где сидеть, как действовать в той или иной возможной ситуации. Но эти мои деловые рассуждения неожиданно разлетелись вдребезги от мысли, что можно совершить побег на самолете! Можно! Можно! Но где этот самолет?
Поход «топтунов» на протяжении всего дня сопровождают оглушительная музыка, то и дело повторяемые речи агитаторов, призывающих переходить на сторону гитлеровской армии. Правда, некоторое время, почти весь сентябрь и октябрь, радио ежедневно рассказывало исключительно о самом Гитлере. Транслировались его истерические речи и выступления пропагандистов Геббельса. Из этих передач мы узнали о том, что на фюрера совершено покушение, что жизнь его висела на волоске и он случайно остался жив. «Бог сохранил фюрера для немецкого народа». А мы, слушая это, глубоко жалели, что взрывчатка в Растенбурге не разорвала его на части.
Нам демонстрировали кинофильмы, в которых показывали изменников из разных стран, перешедших на сторону немцев. Пленный сбрасывает форму своей армии и надевает новенькую, с иголочки, немецкую. Потом он среди солдат, командует подразделением, стоит, позируя около автомашин, у танков и самолетов. Ресторан, джаз, столики ломятся от всевозможных яств и напитков. Отступник, счастливо улыбаясь, обнимает оголенные плечи фрау, танцует с ней под веселую музыку. Такие заманчивые картинки из жизни предателя соблазняли некоторых узников. Они начали так рассуждать:
— А ведь можно в таких условиях научиться летать на их самолетах и махнуть домой. Умная тактика — и никакого предательства не будет.
— Душу твою они наизнанку вывернут. Подсунут обращение или заявление — подпиши, отрекись от своих убеждений и Родины. Лучше смерть, чем такая гнусная тактика.
И никто из советских воинов не хотел продавать свою душу за сытую еду, вино и оголенные женские плечи. Лучше топать целый день, сгибаясь под тяжестью, лучше упасть с вражеским самолетом на землю, чем в пропасть предательства.
Я дошел до конца своего бесконечного круга! На пятьдесят седьмые сутки меня вдруг вызвали в шрайбштубу — комнатушку, в которой сидел такой же, как все, заключенный — писарь-немец Франц, с красным («политическим») винкелем на груди. Он вел учет заключенных нашего блока по роду «преступлений» и, видимо, имел право переводить из одного списка в другой, а соответственно этому — из одного блока в другой. Очевидно, он имел связь с подпольной коммунистической организацией и в какой-то мере выполнял ее волю. Франц мне сказал, что с завтрашнего дня я передан в барак, в котором живут обыкновенные, то есть не приговоренные к штрафу или смерти заключенные. Его мягкий тон и крепкое пожатие руки — мы были в штрайбштубе только вдвоем — сказали мне гораздо больше, чем его слова. Для меня сделано что-то большое, невероятное в данных условиях.
