В этот воскресный вечер мэтр Бонларрон пребывал в своем заведении в одиночестве, если не считать слугу Бистоке. Хозяин был высоким худым человеком, носившим белый поварской наряд, но даже в нем он выглядел весьма воинственно, заломив колпак набекрень и с самодовольным видом расхаживая из кухни в столовую.
Его слуга — скромный парень лет двадцати — разбил куда больше посуды своими неуклюжими длинными руками, чем сердец влюбленными взглядами.
— Будь все проклято! — воскликнул хозяин трактира, прекратив наконец ходить взад-вперед. — Очевидно, навсегда ушли золотые деньки, когда кучи денег из благороднейших кошельков королевства были разбросаны на каждом из этих столов, а лучшие вина из моих погребов лились, как вода! Хоть бы горожане устраивали стычки с солдатами, так нет — теперь все довольствуются перебранками, и никто даже не подумает схватиться за кинжал! Какая гадость! После хорошей потасовки я бы подал оставшимся в живых целого барана, ну а теперь нам придется съесть его самим, Бистоке!
Лицо слуги помрачнело.
— Благодарю вас, хозяин, но я не люблю темного мяса — оно черно, как сажа или как голова мавра над нашей дверью.
— Так или иначе, приготовь его и подай на стол, покуда я буду закрывать ставни и запирать дверь. День окончен.
Но когда Бонларрон подошел к подоконнику, у двери послышался веселый голос с истинно парижским произношением:
— Приветствую хозяина и всю честную компанию! Надеюсь, вы все в добром здравии? Рад сообщить, что и я тоже. Какой благородный господин владеет этой casa,[30] как говорят итальянцы?
— Я, сударь, — ответил Бонларрон, кланяясь клиенту, прибывшему так поздно и обратившемуся к нему так весело.
Это был мужчина лет сорока пяти, но благодаря удивительному проворству и жизнерадостности, он казался мальчишкой — парижским гаменом, который мог бы сложить голову на плахе, подшутив над знатным вельможей или съев любимое блюдо Папы Римского. На его маленькой круглой физиономии почти не было морщин, хотя она повидала все виды скверной погоды; беспокойные блестящие глаза, вздернутый нос, выдающиеся скулы и острый подбородок свидетельствовали об упрямстве и хитрости. Странная одежда казалась содранной на поле битвы с мертвецов всех родов войск: ноги были обвязаны кожаными ремнями, как у итальянских горцев; на талии красовался шерстяной кушак, как у испанцев; тело облегала куртка из бычьей кожи, какую обычно носят под кольчугой; шпага и кинжал соседствовали с чернильницей и пером, какое носят в петлице адвокаты и стряпчие; чудовищных размеров перо на маленькой шапочке было прикреплено пряжкой с куском стекла из церковного витража, тщетно изображавшим рубин.
