— Но ты ведь не позволишь привести его в исполнение, ты не можешь этого сделать! — воскликнула княгиня.
— Это почему же не позволю, маленькая?
— Меня навещал Панин, — продолжала Дашкова, — Мирович уверенно рассчитывает на помилование.
Екатерина пожала плечами.
— Я могла бы смягчить ему наказание, — с улыбкой проговорила она, — скажем, отправить его в ссылку, однако сможет ли он жить без меня? А если сможет, то я с большим удовольствием лишу его головы.
— Ты еще можешь шутить!
— Нет, Катенька, я говорю серьезно, — со строгим, неумолимым выражением лица продолжала императрица. — По всей Европе нас упрекают в убийстве, нам вменяют в вину сговор с Мировичем, и если я пощажу его, то только подтвержу эти подозрения. Мне придется пожертвовать им.
— А если ты ошибаешься в оценке его характера? — настаивала Дашкова. — И он надеется на пощаду… Что, если он увидит себя обманутым? Что, если на эшафоте он все откроет?
— Такой поворот событий тоже не следует сбрасывать со счетов, — сказала императрица, — вот уже два месяца он содержится в кандалах, и в его камере, должно быть, ужасно холодно. А если пламя его страсти угасло, если его сладострастное упоение улетучилось?..
Императрица откинулась в кресле и подняла глаза к потолку.
— Мне хотелось бы увидеть его… я должна видеть его. Бедняга! Ничего его не спасет, он вынужден умереть, но до самого последнего мгновения он должен верить, что я люблю его, что все это только жестокая игра, и в этом уповании должен настичь его топор палача.
Наступила ночь перед казнью.
Мирович лежал в мрачной и холодной темнице на охапке сырой соломы, уткнув лицо в землю, и странные мысли, странные чувства теснились в его мозгу и томили душу. Он видел матушку, которая под завывания зимней вьюги рассказывала ему у очага седые предания его народа и волшебные сказки, пела ему казацкие песни, полные неукротимого чувства свободы и жизненного задора, он видел старого слугу, который сопровождал его в полк и опекал его, точно собственного сына, который, как отец, по утрам бранил и порицал юного прапорщика после проведенной за выпивкой и картами бессонной ночи. Оба уже давным-давно покоились в могиле, и теперь он остался совершенно один, один в темнице, в оковах, и она тоже бросила его, та, которую он любил до безумия, ради которой он стал мятежником, стал убийцей…
— Нет, она не покинула.
Стена с грохотом расступилась, струя воздуха коснулась его, прошелестело платье, он привстал на соломе. У его убогого ложа стояла Екатерина Вторая и он… теперь он лежал у ее ног и покрывал поцелуями эти маленькие ноги, орошая из слезами.
