— Ему нельзя конфеты, — сказала Маша.
- Ты съешь, - широко улыбнулся Герман. -Женщины любят сладкое.
Маша покраснела. Завьялов застонал. «Ну зачем все это? Зачем?»
- Что, Зява, болит? — заботливо спросил Герман, присев у кровати.
Маша отошла к окну. Но из палаты не ушла. Он бы на ее месте сбежал, рядом с Германом ни одна женщина не может чувствовать себя в безопасности.
- Расскажи, - попросил он.
Горанин все понял. Заговорил неторопливо, явно подбирая слова:
- Понимаешь, какая штука вышла. Косой решил вытрясти из моего соседа деньги. Как-никак директор рынка! Хотел нагрянуть ночью, прижать его маленько и расколоть на кругленькую сумму. Ворвался в дом с оружием... А тут мы.
- Это он так говорит? - спросил, поморщившись.
- Кто он?
- Директор. Рынка.
- Ну да. А есть основания ему не верить? Нет оснований, - весело сказал Герман.
- Значит, ты его взял? Косого?
- Да видишь ли... Ушел он. -- Как так? - спросил вяло.
- Я выстрелил. Но не попал. Разнервничался. Из-за тебя. Мне в тот момент важен был ты, понимаешь? Если бы тебя вовремя не доставили в больницу...
- Благодетель, - криво усмехнулся Завьялов.
- Думаешь, я испугался? - Горанин расправил широкие плечи. - Да я этого Косого из-под земли достану!
- Надо было тогда... целиться лучше.
- В городе говорят, что Герман Георгиевич -настоящий герой, - вмешалась Маша. - Спас семью соседа. Они ему так благодарны! Ты себе даже не представляешь! И еще Герман Георгиевич теперь везде ходит с оружием. На него ведь могут напасть! - Жена испуганно округлила глаза.
Маше недавно исполнилось двадцать пять лет, Горанина, которому через два года должно было стукнуть сорок, она называла по имени-отчеству: молва о его подвигах уже витала по городу, когда Маша Завьялова еще училась в школе.
- Как все это... неприятно. Да, неприятно, -выдавил он. И тут же подумал: «Я его ненавижу».
- Что, Саша, плохо? - встрепенулся Герман. -Вижу: плохо. Знаешь, я, пожалуй, пойду, не буду тебе мешать. Вам. - И посмотрел на Машу. Маша покраснела.
Заметил, что жена упорно не смотрит Гора-нину в глаза. Если бы он, Зява, был женщиной, выдержал бы он его взгляд? Вот Германа смутить невозможно, в этом его сила. Когда Герман смотрит на женщину, взгляд у него ласкающий и наглый. В нем не просьба, а приказ. Александр застонал, сжав зубы.
- Уходи, - сказал, отвернувшись к стене.
- Вижу, ты не в себе, - поднялся со стула Герман. - Но ничего, пройдет.
Понял уже: не пройдет. Вот он, Герман Горанин. Здоровый, красивый. И — герой! Надо же! Ему все сходит с рук! Ведь это ложь от первою до последнего слова! Если бы в дом директора рынка ворвались, угрожая оружием, были бы слышны крики! А было тихо. Он прекрасно помнит, что было тихо. До того, как хрусталь морозного апрельского воздуха вдребезги разбил выстрел.
