Относительно будущего России выводы у меня, к сожалению, самые пессимистические, поскольку оба непримиримых захватчика, чередуясь, легитимизируют друг друга. Краткий период интернационалистического бреда, «мировой революции» и разрушения империи завершился в 1923 году полным торжеством норманнской идеологии в сталинском исполнении. Чуть более продолжительный период либерализма завершился в 1999 году (а то и раньше) столь же тотальным и закономерным реваншем норманнской идеологии – ибо коренное население предпочитает иметь хоть какое-то государство и производство, нежели не иметь никакого вовсе и быть открытым всем ветрам. Долгая смена пароксизмов патриотизма и беспредела, сопровождающаяся непримиримой борьбой норманнов и хазар на фоне попутного истребления коренного населения, обречена привести к тому, что рано или поздно Россия попросту перестанет существовать, и тогда – хотелось бы верить – на ее руинах начнется что-то принципиально новое, то есть та собственно отечественная история, которую у нас до сих пор так успешно отнимали. «Надо, чтобы явилось нечто новое, равно не похожее на строительство и разрушение» (А.Блок). Но для этого, боюсь, должно подать голос то самое коренное население, которому апологеты строительства и разрушения по очереди затыкают рот – к вящей его радости: милей строительства и разрушения кроткая, уютная, как старое одеяло, затхлая внеисторичность, она же вечность.
Дмитрий Быков
Во время боев в бесланской школе я был на улице генерала Плиева, метрах в двухстах от того спортзала. Собственно, когда началась перестрелка (ей предшествовали два взрыва, я отлично это слышал,- так что версия «Известий» насчет таинственных отцов-освободителей, начавших штурм, кажется мне абсолютной фантастикой), многие были уверены, что это штурм. Именно поэтому большинство горожан и не побежали туда сразу – они думали, что работает «Альфа», что мешать ей не следует. «Альфа» подошла только через двадцать минут. А выстрелы – это были очереди, которые террористы пускали вслед бегущим детям. Через кафе «Ирбис», во внутреннем дворе которого в час дня оказались мы с Володей Вороновым из «ЕЖ», скоро пошли эти первые спасшиеся дети. Вот когда бесланские мужчины их увидели – тогда они и бросились к школе, вытаскивать тех, кого еще можно вытащить. Я не буду описывать этих детей, все их видели по телевизору и в фотохронике, хотя никакая хроника впечатления не передаст. Они не шли, а плелись, и рты у них были потрескавшиеся, белые, высохшие. Эти дети были в крови и нечистотах, голые, на подгибающихся ногах. Не буду ничего писать о них, кроме того, что единственными героями в Беслане были именно эти дети – они поддерживали друг друга, как могли. Они единственные, кто был безупречен. Потом бой переместился на железную дорогу, проходящую позади школы; боевики уходили, их преследовали, в городе не было никакой власти, кроме Эдуарда Кокойты, прибывшего в Беслан 1 сентября – очень быстро, марш-марш, ну как же!- и Кокойты командовал чрезвычайно громко, а перед ним охранник держал складной бронированный щиток. Это для Кокойты был звездный час. Он, вероятно, надеялся, что осетины вот так прямо и пойдут бить ингушей. Память о девяносто втором годе, святое дело. Над улицей Плиева вовсю летали пули – дети продолжали выходить из зоны боя, им вслед продолжали стрелять, корреспонденты совали заложникам бутылки с водой, от этой воды и крови вся улица была мокрая. Потом откуда-то прилетела граната – кто стрелял из подствольника, поди разбери. Перестрелка и взрывы продолжались до глубокой ночи. И все это время, то бегая, то ползая по улице Плиева, я иногда ни о чем не думал, а иногда все-таки отслеживал себя со стороны, и даже удивительно, какая чушь лезла мне в голову. Думал я, например, о том, что напишет обо всем этом Политковская. И о том, какая свара идет сейчас, наверное, в ЖЖ. А еще о том, что погибнуть вот так, без оружия, бессмысленно и беспомощно, было бы, конечно, очень обидно – но еще обидней от мысли, что какая-нибудь тварь напишет: «Вот, жид, так хоть помер как человек». Такие твари очень любят, когда кто-нибудь погибает. Мне кажется, в мечтах подобный персонаж видит себя пастырем, благословляющим толпы на смерть и как бы заранее их отпевающим своим влажным, патетическим козлетоном; и все это с округлыми жестами холеных ручонок. Ужас, что я в такое время воображал подобных персонажей. Я думаю, это какая-то защитная реакция организма. Невозможно же, в самом деле, думать, что в двухстах метрах от тебя, где каждые десять секунд оглушительно бабахает, а в перерывах работает пулемет,- сейчас погибают дети. Что каждый разрыв – это смерть человека, который еще час назад зависал между ужасом и надеждой, неподвижно лежал на полу спортзала, пил мочу, потому что воды не давали… Ну ужас же. Ну невозможно. А что ты можешь? Потом пули какие-то начинают летать над улицей. Падаешь, ползешь. А думаешь все равно: вот, блядь, они ведь там сейчас в Интернете спорят – виноват во всем кровавый Путин или не виноват…
