В последнее время все очень быстро катится к какой-то повальной деградации, потому что экстравагантных и щедрых людей, не вписывающихся в систему, становится все меньше. Устали уже все от этих людей, с ними одни хлопоты. Я, конечно, не Березовского имею в виду, его театр нам всем дороговато обходился,- но, в общем, стабилизация предполагает известное побледнение, посерение человеческого сообщества. Прав оказался в своем прогнозе Пелевин: сначала у нас было равенство без справедливости, потом свобода без справедливости и равенства, теперь, видимо, наступит стабилизация без равенства, справедливости и свободы. В этом не будет виновата власть – в этом виноват будет деградирующий народ, который разрешает себе все меньше и меньше к чему-либо стремиться. Если бы Вагнер каким-то чудом вновь оказался на отряде, не знаю, о чем он говорил бы с этими детьми. Ведь они не читали книжек, на которых он вырос, им не нужны стихи и песенки, которые он знал и сочинял… А если бы он все-таки вырастил из них за месяц артековской смены тех, кто был ему нужен и интересен, тех, для кого стихи и фильмы не были пустым звуком,- каково им было бы возвращаться назад?
И даже в Артеке, где чтут его память и помнят его уроки, стало как-то без него пусто и серо, хотя фестиваль и продолжается, и на очень хорошем уровне. Трудно сейчас даже представить, что вот, мог быть Вагнер, можно было к нему зайти и рассказать ему все, и он, не всегда давая советы, всегда находил абсолютно точное слово утешения. Он чувствовал другого, как себя и лучше, чем себя. Я понял это впервые в тот же свой первый приезд, мы были еще на вы, закрывалась юнкоровская смена, дети веселились отдельно, журналисты – отдельно. Мы с ним пошли к детям, а у меня была как раз трудная любовь, да и уезжать мне не хотелось,- я сильно скис. Тем не менее по мере сил скакал со всеми и поднимал лимонадные тосты. Во время одного особенно буйного пляса мы оказались в хороводе рядом с Володькой.
– А вы не кукситесь, Дима,- сказал он мне назидательно.- Царица Савская считала, что и это пройдет.
Ну вот, и это прошло, и то прошло, и все прошло. И Вагнер прошел, и лежит теперь на старом симферопольском кладбище, а в четыреста тринадцатой комнате живут другие люди. И только в квартире, которую ему дали и в которой он не пожил ни дня, остались его книги, его кошка Адель и его коллекция колокольчиков.
Впрочем, когда в Артеке по-прежнему собираются его друзья и ученики, он присутствует среди них необыкновенно живо. И даже теперь, когда я все это пишу, передо мной стоят все ваши родные рожи, дорогие мои, единственная среда, в которой никем не надо было притворяться: Давыдов, Танька, Андрюха, Людвиг, Чиж, Кит, Люда, Машка, Рубик, Женя Гагарина по прозвищу Гэндальф, Барцев, Мендельсон, Ольга, Шурка…
