Точно мухлеж, понял я. Инвалид… танцы бальные! Сатин… там одного текста страниц на двадцать! И я пошел разоблачать Побединского.
Мне открыла помощница Царапкина. Сам он ждал в кабинете. Решительно направился ко мне и внимательно меня оглядел зелеными глазами. Уверенно протянул руку. На диване заранее разложены были лучшие работы – все на тех же огромных листах с перфорацией («Это мне отец с работы приносит – у него много. Они большие, удобные»).
– Ладно, Сережа,- сказал я как можно мягче.- Скажите честно: вы ведь видите!
– Конечно вижу!- радостно кивнул Царапкин.- Две сотых процента. Крупные предметы вполне угадываю.
– Ну, вот я стою. Что вы видите?
– Пузо вижу!
– Гм. Пожалуй, вы действительно… не очень хорошо видите. Где же здесь пузо. Разве это пузо. Это так…
– Ну конечно!- снова кивнул Царапкин.- Я же говорю: только очень большие предметы…
Вообще ему чрезвычайно льстит, когда гости не верят. Потому что Царапкин легко и хорошо готовит, отлично ориентируется у себя в комнате, отличается большой физической силой, активно интересуется женщинами и пользуется у них успехом. Его руками изготовлена в доме масса полезных вещей – вешалки, подставочки, полочки; около кровати стоит огромная деревянная абстрактная скульптура.
– Это комель был, валялся на огороде. Я только гниль выдолбил. Посмотрите, как закручен, какая фактура дерева: лучший образ движения!
Зрение он начал терять в третьем классе, врачи так и не поняли, что послужило первопричиной атрофии зрительного нерва: сначала маленький Царапкин сильно ударил себя по лбу молотком (неудачно замахнулся), потом перенес тяжелый грипп с осложнениями. К четвертому классу он не видел уже почти ничего. Сейчас видит только то, что подносит к самым глазам. Не различает лиц. Не может читать, кроме как по Брайлю. Рисовать начал семь лет назад.
– Я никогда раньше не пробовал, все вообще очень странно вышло. В 1988 году, если помните, было тысячелетие крещения Руси. Настоящий бум церковный. А я вообще ездить очень люблю – решил поехать в один из северных русских монастырей, пожить немножко, посмотреть, что это вообще такое. Поехал, избушку снял. Там много художников тогда жило, я с ними разговаривал… И это действительно было потрясение, но как-то оно странно на меня подействовало: каждого ведь в свою сторону пробивает. Один фанатиком веры становится, другой паломничать уходит, а я вдруг почувствовал желание рисовать и лепить. Начал с глины: ее ведь пальцами чувствуешь. Потом перешел на дерево, хотя макет первоначальный всегда делаю все равно в пластилине. А дальше почувствовал, что – как бы сказать – вижу руками. И, значит, могу рисовать.
