От коренного населения нам осталось некоторое количество не испорченных захватчиками сказок – в них доминирует идея круга (яблочко по блюдечку, колобок, волшебный клубок – подробное обоснование мотива кругового движения в русской сказке см. у Синявского в работе «Иван-дурак»). Другая идея, характерная исключительно для русского фольклора,- образ изнемогающей щедрости, раздаривающей себя направо и налево просто по причине своего избытка: печка, переполненная пирогами, яблонька, отягощенная яблоками, банька, умоляющая в ней попариться,- то есть доброта и открытость, доведенные почти до юродства. Коренное население в этих сказках предстает бесконечно кротким и миролюбивым, чтобы не сказать мироточивым,- и это действительно так: эту каратаевскую составляющую – бесконечную щедрость и круглость – гениально заметил Толстой. Он же заметил и полное отсутствие устойчивых эмоций у представителя этого населения, его крайнюю эмоциональную лабильность в сочетании с инстинктивным ужасом, который окатывает «коренного жителя» при мысли о любом сознательном усилии, кроме поденной работы. Каратаевца можно заставить действовать, можно даже принудить его к борьбе,- но именно фольклор отдает решительное предпочтение герою, который не мешает естественному ходу вещей. Победителем выходит тот, кто не суетится: земля у него родит сама, печь едет куда надо и пр. Недеяние – основная жизненная философия коренного населения; деятельность его ограничивается циклом сельскохозяйственных работ, да и в тех не следует чересчур усердствовать. Культ труда, причем труда нерационального, неумелого (отсюда мозоли как признак неумелости) и плохо организованного, был привнесен захватчиками-угнетателями и насильственно «спущен» коренному населению, для которого труд был не обязанностью и не праздником, а нормальной частью жизни. После чего мерилом работы, по точному слову Кормильцева, стали считать усталость, а не результат,- общая черта всех захваченных обществ, где рабский труд используется с таким расчетом, чтобы рабы как можно быстрее дохли и ротировались.
Это коренное население не может не внушать глубочайшей жалости и симпатии… если бы не одно но. Его кротость засасывает, слабость расслабляет, вечная покорность и безволие начинают наконец утомлять – как в потрясающем стихотворении Льва Лосева, остро чувствующего именно эту каратаевскую составляющую национального характера: «Помню Родину, русского Бога, уголок на подгнившем кресте – и какая сквозит безнадега в рабской, смирной Его красоте». Те же вещи хорошо чувствует Кублановский, что отмечалось и самим Лосевым,- но больше их любит.
