В это период жизни Анатолий Михайлович уже достиг своего апогея на высоте 180 см от пола, сходил на работу и устроился на пенсию. Но мать есть мать. Женщине постоянно казалось, что сын её голоден, худ и бледен. И Анатолию Михайловичу, доверчивому и бесхитростному мужчине, казалось тоже самое. Он забирался к маме на ручки, высасывал что Бог послал, пукал, рыгал и засыпал, согретый теплом материнской груди. А потом просыпался, пил чай и уходил к мерзкой твари, каждый раз унося в кармане пиджака то баранку, то конфетку, то небольшую денежку на мороженое. А мать оставалась одна.
Но она всё терпела, моля Бога лишь об одном: чтоб мерзкая тварь отпустила Анатолия Михайловича. Она молила Бога, но понимала своим шестым материнским чувством, что Бог не всесилен. Она понимала, что мерзкая тварь использует Анатолия Михайловича в своих мерзких корыстных интересах, третирует его и мучает хитрыми и ужасными способами, о которых не догадывается наивный Анатолий Михайлович, но о которых невозможно даже думать без содрогания. Она надеялась на лучшее, но была готова к худшему. И это хорошо, иначе бы она не смогла отомстить мерзкой твари за всё, за всё.
На кладбище, когда Анатолия Михайловича уже отпели и зарыли в грунт, а гости потихоньку пошли к своим автомобилям, мать подошла к притворно плачущей мерзкой твари (удивительно, как удалось этой старой морщинистой ведьме женить на себе её сыночка — поди, месячные в котлету добавила), развернулась и изо всех сил ударила её по морде.
А затем перевела дух и сказала:
— Дрянь такая.
И пошла домой с большим облегчением.
Сергей Николаевич, страдая от несчастной любви, проткнул себе вилкой язык и даже не заметил. Только в кастрюльке, из которой он ел луковый салат, всё закрасилось красным и всплыло на поверхность. Кровь в кастрюльке прибывала до тех пор, пока Сергей Николаевич не понял, что сидит над салатом с высунутым языком, из которого хлещет.
Сергей Николаевич попробовал было закрыть рот, но язык, став горячим и каким-то большим, во рту не помещался. Тогда Сергей Николаевич попытался запихнуть его пальцем, но добился только того, что из языка сильно брызнуло и попало на стенку. Всё было так плохо, что Сергей Николаевич заплакал.
Марина Олеговна, которую несчастливо любил Сергей Николаевич, жила окнами напротив и несчастливо любила Сергея Николаевича, наблюдая за ним в театральный бинокль. Окуляры бинокля были довольно слабыми, и Марина Олеговна для улучшения видимости растягивала себе левый глаз. Когда Сергей Николаевич пытался запихать свой раненый язык в рот с помощью пальцев, Марина Олеговна так натянула глаз, что он лопнул. Женщина была увлечена и не почувствовала боли, только мужчина в доме напротив пропал из ее поля зрения.
