Сбывшиеся желания успокоили Туза. Хотелось лишь выпить да закусить. В некотором забытье размышлял о Будде с монахами, о том, что все небесное отражается на земле, и наоборот – земное на небесах, которым в таком случае не позавидуешь. Очнулся от звонка – то ли в дверь, то ли будильника. И не сразу сообразил, что это тоненько, переливчато заливается Липатова, смежив глаза, а над переносицей во лбу у нее сияет третий – голубой и безбрежный, словно небесное поле счастья. «Кецалькоатль», – вымолвила не своим голосом и без объяснений заснула. Туз долго разглядывал ее чистое чело, стараясь уяснить, чего там сокрыто. И понял наконец, как надо оформить глаз из магического квадрата.
Теперь Липатова приносила для него в участок завтраки и хмурилась, подзывая к телефону, если спрашивали подруги, особенно зарубежные. «Чего тебя так тянет на иностранное? Или у них там что-то иначе устроено?» «В целом так же, – не спорил Туз. – Просто любопытен образ мышления и проявления чувств». «Ах, чувства тебе подавай? Да какие у них чувства?! – негодовала она. – Уверена, эти бабешки даже Пушкина не читали, не говоря уж о „Песни песней“!»
В ее чувствах Туз никак не мог разобраться. Перед тем как разложить диван, она непременно задавала ему, будто приходящему батраку, какую-нибудь работу – вбить гвоздь, ввернуть лампочку, подмести и вынести мусор. Не то чтобы это утруждало, но наводило на мысли о потребительстве. Хотя все искупали переливчатый звон и открытие третьего глаза, которым Липатова на краткий миг созерцала потаенное. «Вижу тебя на пирамиде под солнцем, – сообщала, как Пифия. – Ах, пернатый змей! Заползи в меня, змеюка». Но однажды увидела такое, отчего стремительно перекрестилась: «Чу! Филлипов». «Какой Филлипов? – не понял Туз. – Где? Откуда?» Сгребя одежду и подталкивая к двери, она путано приговаривала: «Мой Филлипов. У порога дома. Прибыл с Синая. Конечно, христианин. Не убьет, конечно. Но жалко огорчать. Однолюб журавлиной породы. Только бы не сжег себя этот беспоповец. – И выпихнула в пустую беспросветность коридора. – Оденься в туалете. Налево двадцать пять шагов, направо – четыре».
Так внезапно выдернутый из колоды Туз сразу сбился со счета. «Почему, собственно, без телеграммы?» – недоумевал, бредя пахучими коридорами, путаясь в пальто и занавесках, теряясь в тупиках. Мелькали, как в чистилище, бледные тени и пушистые духи. На всякий случай он кивал и даже бормотал: – «Добрый вечер». Оделся наспех в каком-то закоулке, присев на корыто, и тут же за углом наткнулся на Филлипова во плоти.
