– Кто тебе позволил раздавать направо и налево всяким НАШИ книги? – вопросил ее Кадик, словно судья Библию для присяги, возлагая Честертона на стол перед Соней.
Но Кадик был не бабушка, и в Сонины обязательства не входило его бояться и уважать. Да она и не уважала дядю Кадика ни на дохлую копейку, разве что все же опасалась, зная его дурную говнистость. И терпеть его потуги на превосходство и право читать себе мораль не собиралась, оттого что считала их спорными.
– Это не наша книга, это моя книга, – буркнула ему в ответ Соня, не отрываясь от хрусталя.
– Твоего в этом доме ничего нет, – в подражание бабке завелся придурошный и обиженный Кадик.
– Твоего тоже, – вяло огрызнулась Соня, не желая встревать в перепалку.
Дядя Кадик сразу даже не нашелся, что ему и ответить. Соображал почти минуту, нелепо стоя рядом с занятой делом Соней. Наконец, сообразил гениальное:
– Ты здесь в гостях и нахлебничаешь, а я у себя дома!
– А я к вам в гости не напрашивалась, если мешаю, могу уехать, хоть завтра, хоть сейчас, – по-прежнему без эмоций ответила Соня. Дядю Кадика она считала таким круглым дураком, что даже не считала нужным заводиться или обижаться всерьез.
Кадика подобный оборот беседы ничуть не устраивал, получалось, что из-за него Соня могла ускользнуть из цепких рук Гингольдов, а бабка бы за это точно по головке не погладила.
– Мы не можем общаться с кем попало. А у тебя дурная кровь. Может, эта Светка – воровка?
– А может, ты заткнешься? – не выдержала в конце концов Соня.
И тут началось, Кадик выскочил в коридор с громким призывом:
– Ма-ам, ма-ам! Она выражается! Ма-ам!
Это прозвучало так по-детски, что Соня чуть не рассмеялась. Хотя и знала, что ей скоро будет не до смеха. Потому что на призыв в гостиную немедленно притопала бабка. И Кадик ей немедленно доложил. И дальше все пошло по давно утвержденному сценарию – обвинения в неблагодарности, в дурных наклонностях, в том, что Соня своей жалкой стипендией не покрывает и сотой доли затрат семьи, что по гроб жизни всем здесь должна и звать ее никак.
Соня слушала-слушала и вдруг сказала:
– Бабушка, может, мне лучше уехать домой? Раз вам содержать меня так дорого? Доучиться я могу и в Одессе. А после устроюсь на работу и буду высылать вам долг.
И тут бабка, перепугавшись, как рак, пошла на попятный.
– Соня, деточка моя, – немедленно перешла Эсфирь Лазаревна в сладкую тональность, – никто тебя куском не попрекает.
– Пусть Он меня не учит, Ему-то я что должна? Я Ему ни гроша не стою! – с некоторым вызовом отважно указала Соня на дядю Кадика.
