— Значит, будет, как по пятницам? — уточнил Чарли.
— Не твое дело, чем я занимаюсь в выходные.
— Я знаю.
— Вот и заткнись.
— Я устал бояться, Лили!
— Так перестань бояться, Чарли!
Оба отвернулись друг от друга — обоим стало неловко. Лили сделала вид, что тасует чеки за день, а Чарли — что роется в своем так называемом прогулочном саквояже, который Джейн звала «мужским ридикюлем».
— Извини, — произнесла Лили, не отрывая взгляда от чеков.
— Нормально, — ответил Чарли.
— Ты меня тоже.
По-прежнему не поднимая головы, Лили спросила:
— Но честно — надо мне обо всем этом рассказывать?
— Наверное, нет, — ответил Чарли.
— Это как бы тяжкое бремя. Как бы…
— Грязная работа? — усмехнулась Лили.
— Ну. — Чарли тоже улыбнулся — ему полегчало.
— Я больше не буду эту тему поднимать.
— Ничего. Клево, наверно.
— Честно? — Чарли не припоминал, чтобы кто-то считал его клевым.
Он был тронут.
— Да не ты. Вся эта лабуда со Смертью.
— А, ну да, — опомнился Чарли.
Есть! По-прежнему тысяча очков по шкале от нуля до клевизны.
— Но ты права, это опасно. Больше никаких разговоров о моем, э-э… хобби.
— И я больше не буду звать тебя Чарли, — сказала Лили.
— Никогда.
— Это ничего, — ответил Чарли.
— Сделаем вид, что этого не было. Отлично. Душевно поговорили. Возвращайся к своему плохо скрываемому презрению.
— Ашер, отъебись.
— Умница.
Наутро, когда он опять вышел на прогулку, его уже поджидали. Чарли на это рассчитывал и не разочаровался. Он заглянул в лавку — забрал итальянский костюм, который недавно к нему поступил, а также сигарную зажигалку, два года протомившуюся в витрине с антиквариатом, и пылающего фарфорового медведя — сосуд души какого-то очень давнего покойника. Затем выдвинулся на улицу и остановился прямо над ливнестоком. Помахал туристам на канатной дороге — вагончик как раз дребезжал мимо.
— Доброе утро, — бодро сказал он.
Любой посторонний решил бы, что Чарли приветствует новый день, поскольку рядом никого больше не было.
— Мы выклюем ей глаза, как спелые сливы, — прошипел из стока женский голос.
— Вытащи нас наверх, Мясо. Вытащи нас, чтобы мы лакали кровь из зияющей раны, когда разорвем тебе грудь.
— И твои косточки захрустят у нас на зубах, как леденцы, — добавил другой голос, равно женский.
— Ага, — согласился первый.
— Как леденцы.
— Ага, — вступил третий голос.
У Чарли по всему телу побежали мурашки, но он стряхнул их и постарался, чтобы голос не дрожал.
— Что ж, сегодня как раз недурственный денек, — сказал он.
