Они наводили Чарли на мысли о тварях из Преисподней, с которыми ему предстояло столкнуться. Ибо даже привыкая к ритму появления имен на тумбочке у кровати, к сосудам души, возникающим где ни попадя, к налетам воронов и нисхожденьям теней, он неизменно ощущал Преисподников под мостовой, когда миновал ливнесток. Иногда слышал, как они там перешептываются и быстро замолкают в те редкие мгновенья, когда на улице становится тихо.
Прогулки по Китайскому кварталу на заре стали для Чарли неким опасным танцем: никаких задних дверей или переулков для выгрузки там не было, и весь товар передавался по тротуару.
И хотя до сих пор Чарли особо не нравились ни опасности, ни танцы, он полюбил играть партнера тысяч крохотных китайских бабусь в черных тапочках или пластиковых туфлях мармеладных оттенков: бабуси сновали от одного торговца к другому, жали, нюхали, колотили, искали самое свежее и лучшее для своих домашних, гнусаво блямкали приказами и вопросами на мандарине, и все время — в секунде или на волосок от гибели под тушами, огромными дыбами свежих уток или ручными тележками с пагодами ящиков, где возили живых черепах.
Ни единого сосуда на своих китайских прогулках Чарли еще не изъял, но он был готов — сам вихрь времени и движенья предсказывал, что однажды туманным утром чья-то бабуся поставит свои дурацкие, как мычание, тапки в угол.
Однажды утром, исключительно тренировки ради, Чарли схватил баклажан, к которому тянулась ошеломительно морщинистая гражданка, но та не стала вырывать овощ у него из рук неким таинственным приемом кунг-фу, как он рассчитывал, а посмотрела ему в глаза и качнула головой — дернула едва заметно, а может, и тик у нее, однако выглядело красноречивее некуда.
Чарли расшифровал так:
«О Белый Дьявол, ты не желаешь похищать у меня сей лиловый плод, ибо я лучше тебя на четыре тысячелетия предков и цивилизации; мои деды строили железные дороги и копали серебряные рудники, мои родители пережили землетрясение, пожар и общество, где сама китайская моя сущность была объявлена вне закона; я мать десятка детей, бабка сотни внуков и прабабка легиона; я рожала младенцев и обмывала покойников; я история, муки и мудрость; я Будда и дракон; так что, хуаидан, убирай руку с моего баклажана, пока рука эта еще твоя».
И Чарли отпустил. И она ухмыльнулась — самую чуточку. Три зуба.
И Чарли себя спросил: если ему выпадет изымать сосуд у кого-нибудь из этих хрычовок Хроноса, справится ли он? И ухмыльнулся ей в ответ.
