Женщина сделала еще один шаг в глубь дома и потянула за собой дверь.
— Ну, если одежда у вас с собой, я бы могла, наверное, на нее взглянуть.
— Одежда? — Чарли поверить не мог, что она видит его.
Похоже, ему настали кранты. Он никогда не добудет сосуд, и тогда… ему не хотелось думать, что будет тогда.
— Одежда — вы же сами сказали, что у вас есть какая-то одежда, якобы моей тетки. Я могу ее посмотреть.
— О, одежды у меня при себе нет.
Теперь она закрыла дверь уже до того, что в щель были видны только один голубой глаз, вышивка у выреза блузки, пуговица на джинсах и два пальца на ногах. (Женщина вышла к нему босиком.)
— Может, вам тогда лучше заехать в другой раз. Я пытаюсь разобрать теткины вещи, и приходится все делать самой, а тут немножко беспорядок. Она прожила в этом доме сорок два года. Я окончательно запуталась.
— Вот поэтому я и здесь, — сказал Чарли, сам при этом думая:
«Что это я такое несу?»
— Я этим постоянно занимаюсь, э-э, мисс…
— Вообще-то миссис. Миссис Элизабет Саркофф.
— Так вот, миссис Саркофф, я много этим занимаюсь, и зачастую с сортировкой имущества близких можно и впрямь сильно запутаться, особенно если они прожили на одном месте так долго, как ваша тетушка. Иногда помогает разобраться тот, у кого нет никаких эмоциональных привязок. Кроме того, у меня наметан глаз на то, что ценно, а что нет.
Чарли хотелось хлопнуть себя по плечу за то, что сочинил такое в один миг.
— И вы берете плату за эту услугу?
— Нет-нет-нет, но я могу сделать вам предложение купить у вас те предметы, от которых вам захочется избавиться, либо вы можете отдать их мне в лавку на комиссию, если пожелаете.
Элизабет Саркофф тяжело вздохнула и опустила голову.
— Вы уверены? Мне бы не хотелось злоупотреблять вашей добротой.
— Я буду только рад, — ответил он.
Миссис Саркофф распахнула дверь пошире.
— Слава богу, что вы появились, мистер Ашер. Я только что полчаса прикидывала, какой комплект слоников для соли и перца выбросить, а какой оставить. У нее их было десять пар! Десять! Входите, прошу вас.
Чарли впорхнул, весьма гордый собой. Шесть часов спустя, по пояс в фарфоровых статуэтках коров, он еще не отыскал сосуд, и вся гордость его испарилась.
— У нее была какая-то особая привязанность к голштинкам? — крикнул он миссис Саркофф, которая в соседней комнате закопалась в чулан, перебирая еще одну гору сувенирной дряни.
— Нет, не думаю. Всю жизнь не выезжала из города. Я даже не уверена, что она видела живую корову, за исключением говорящих, в рекламе сыра.
