Снежок попадал тоже как бы нечаянно и был абсолютно безобиден, его легко было и не заметить. Он попадал в ботинок лейтенанта или в полу шинели и даже от полы шинели беспомощно рассыпался. Словом, снежок был пробным. Как только он попадал в лейтенанта, бой на мгновение замирал. Если лейтенант просто отряхивал полу и отходил, никто и не замечал, что что-то произошло. Но иногда, не отрывая глаз от того, кто в него кинул снегом, лейтенант медленно нагибался и зачерпывал ладонью из сугроба. И тогда среди только что яростно сражавшихся происходила мгновенная перегруппировка. Справедливости ради следует отметить, что лейтенант никогда не сражался один. Четверо-пятеро обязательно были ему верны, но остальные, объединившись кучей, одерживали верх. Тулунбаев не просил пощады и, начав играть, уже не пользовался своим правом приказывать. Негласным правилом было не бить с двух шагов ледышками в лицо. Все же остальное, что можно сделать с человеком в снежном бою, с Тулунбаевым проделывали. В конце концов, как медведь, на котором повисли собаки, он, с оборванными пуговицами, без шапки, ворочался в сугробе, сначала стоя, потом на коленях, а потом уже и лежа на спине. Лейтенанта набивали снегом и яростью. «Он каждый день нами помыкает, ну и мы сейчас ему покажем!» другие офицеры смотрели издали. Когда лейтенанта наконец отпускали, он вставал с трудом. Ему подавали шапку — в этом жесте был остаток превосходства, которое они все чувствовали, когда его мяли.
«Ладно, — говорил, тяжело дыша, лейтенант. — За мной, ребятки, не пропадет. Значит, кого мне надо запомнить?!
И оглядывал тех, кто особенно свирепо кормил его снегом. Но они знали, что запоминал он обидчиков только для того, чтобы через полгода, уже летом, кого-нибудь из них при общем купании дернуть как бы всерьез за ногу. Тогда в мелкой воде около пирса они сообща опять устраивали лейтенанту расправу.
Как-то, уже потом, Митя Нелидов прочел о средневековых карнавалах в Риме. Богобоязненные католики десять дней с облегчением богохульствовали и таскали на веревках чучело соломенного папы. Но вот карнавал позади — и сан святого отца опять в почете, и власть его беспредельна. Более того: после сожжения чучела папы реально существующему папе как-то легче поклоняться и подчиняться.
«Привет, лейтенант Тулунбаев, — подумал тогда Митя. — Нам ведь так необходимо было тебя побороть».
Мышкин преподавал у них литературу, Глазомицкий — математику. Не было людей ни по внешности, ни по темпераменту более различных, чем они, и не было двоих взрослых, которые так быстро и крепко, как эти двое, подружились.
