Толя пошел звонить и вернулся слегка сумасшедший.
— Знаешь, что она сказала?
— Что?
— Говорит, чтобы мы становились великими людьми. Вы же, говорит, можете.
— Почему это она так решила?
— Вы, говорит, мужчины? Мужчины. Значит, если захотите, все сможете.
— Дурочка она, — рассердился Митя. — Рот бы ей зашить. Суровыми нитками.
Толя странно на него посмотрел:
— За что же?
— Да чтобы глупости не болтала.
— А это, если подумать, не совсем и глупости, — тих сказал Толя.
Глаз его Митя не видел.
Декабрь. Промозглая холодина… Редкие фонари, что освещают Пеньковую улицу, в желтых шарах морозного тумана. Строй торопливо шагает к спальному корпусу. Пеньковая улица — это триста метров булыжника, выложенного, кажется, здесь для того, чтобы земля в этом месте не протерлась насквозь, — утром, днем и вечером рота за ротой, рота за ротой. Спальный корпус — учебный корпус, учебный корпус — спальный корпус, прямо муравьиная тропа. Офицеры торопятся, поспешают вдоль забора и глядят перед собой, чтобы не замечать беспорядка в чужой роте, следующей без офицера. Заметил — надо вмешаться, а на Пеньковой все торопятся.
Торопится строй, торопятся четверо заступающих в наряды, торопится отдельный человек. Распорядок училища как чемодан для дальней дороги: ничего лишнего, но крышку закрыть можно, только нажимая коленом. Он закрывается, этот чемодан, что ему еще делать, но трещит. И распорядок трещит. У старшей роты трещит еле слышно, у средних рот — вовсю, младшая рота первые месяцы просто погибает. Надо успеть поспать, поесть, сделать уроки. За собой прибрать, себя вспомнить — всего, от ног до головы… Еще постель, тумбочка, рундук. И парты, и книги, и тетрадки. Примечи подворотничок и выглади брюки. «Взгладь!» — требует старшина Седых. «Взгладь!» «Вздрай!» «Взмой!» Какой-то оттенок здесь того, что ношеный предмет, вдруг вспорхнув, воскреснет для новой жизни.
«Вздрай! — говорит Седых. — Вздежурь! Нахимовец Титов, ну-ка всморкнись! На два счета! С результатом! Ну молодец! Даже завидно.»
Взгладь, взмой, вздежурь. А ведь есть еще футбол, лыжи, коньки… Марки и вечерний бокс, когда вместо канатов стоит кружком толпа, а двое с зимними шапками на кулаках изображают Королева и Ласло Паппа. И есть еще строевые занятия, за месяц до парадов они уже ежедневные, когда все училище, кроме выпускников, под флейту и барабан гусиными цепочками топчет набережную.
Времени нет. А все кажется, что вчера еще оно было, а теперь уже не продохнуть. Но преподаватели, офицеры, тренеры жестки, и у каждого своя колокольня. «Мне поручено блюсти у них порядок и распорядок, — говорит офицер, — и лучше уж им сразу понять, что послабления здесь не может быть». — «Мне поручено, чтобы вы знали математику, — говорит преподаватель, — и вы будете ее знать». — «Мне поручена литература, — говорит другой, — возможно, что-нибудь вы и не успеете, но за свой предмет я ручаюсь. Есть, кстати, такое замечательное время, — зимние каникулы, это на случай, если кто-то что-то не успеет…» И еще были люди, которые считали, что отвечают за захват первых мест на спартакиадах. За первые места на городских олимпиадах. За безукоризненность строя на параде. За гигиену, проведение собраний и хор. За кружок морского моделизма. Кружок живописи. За оркестр балалаечников. За мастерские, где каждый воспитанник обязан был в за захват первых мест на спартакиадах. роме выпускинков, под флейту и барабан гудующей без офицера. чтобы земля в этом месте не протерлась насквозь, ____________________ыточить из болванки молоток, построить табуретку и переплести книгу.
