– - Ну-с, праздник?
– - Да-с, праздник: Веры, Надежды, Любви, матери их Софьи…
– - Вот что-с! Вас удивляет, что так много именин в один день?
– - Это бы еще ничего; да вот в чем дело: ведь дочь-то мою зовут Верой.
– - То есть вы хотите сказать, что Вера Андреевна семнадцатого сентября именинница. Но ведь еще далеко до этого; вы рано беспокоитесь.
– - Мне бы хотелось отпраздновать повеликолепнее, знаете… Вот я и приехал с вами посоветоваться.
– - Еще успеете! Задать хороший обед, назвать гостей, потанцевать… Вот и славно; все будут довольны.
– - Всё так,-- сказал Андрей Матвеевич, переминаясь,-- но надо подумать, что Верочка уже на возрасте… этого, мне кажется, мало. Вот я и придумал…
– - Ну, что ж вы придумали?
– - Покойница моя была страстная охотница до театра… у нас и теперь хранятся все принадлежности…
– - Славная мысль, славная мысль! -- закричал Черницкий, не дожидаясь окончания речи Стригунова. -- Мы сочиним домашний спектакль в честь вашей дочки. Решено! завтра же начинаем хлопотать.
Лицо Андрея Матвеевича просияло невыразимой радостию. Он готов был броситься на шею Черницкому.
– - Ну так, я знал, что вы меня выручите! А без вас что я? пропал бы! Право, так. И слыхано ли дело, чтоб у нас удавалась какая-нибудь новая затея без помощи Разумника Петровича. Он подлинно у нас разумник. На всю губернию голова!
Андрей Матвеевич не льстил Черницкому. Слова его были отголоском общего мнения. Черницкий был светилом провинциального общества по крайней мере на шестьдесят верст в окружности, был главный двигатель удовольствий его. В сущности, он был не более как человек, который, прожив около десяти лет в Петербурге, имел случай наглядеться и наслушаться таких диковин, о которых и мечтать не смеет провинциальная мудрость. Выдумки его были всегда удачны; остроты повторялись в самых отдаленных уездах ***ской губернии. В деревню он попал уже чем-то вроде Онегина: полупромотавшимся, разочарованным, ленивым денди, с тою только разницею, что предпочитал уединению удовольствие разгонять свою хандру в обществе людей, каковы бы они ни были. Разменяв свой ум на мелкую монету ежедневных острот, он без оглядки бросал ими в кого попало, в суждениях своих был резок и решителен, говорил важно, "с ученым видом знатока", как человек всё испытавший и всё презирающий. Мудрено ли, что слова его принимаемы были как закон, что к нему прибегали за советами и пособиями в делах затруднительных? И, надобно признаться, Черницкий умел поддержать себя в подобных случаях, так что с каждым новым подвигом слава его возрастала. Все, так сказать, благоговели перед ним, никто не дерзал оспоривать его первенства. Да и отчего не простить человеку славы провинциальной, местной славы, которая никому не вредит, а, напротив, приносит еще так много удовольствия?
