Слова миссис Порджес не казались больше совершенно бессмысленными. В ее рассуждениях была даже определенная последовательность, и их нельзя было сразу сбрасывать со счета.
— Ни в коем случае, Джун, не соглашайтесь, чтоб он отвез вас в Лондон. Может вы и доберетесь до Лондона, но только до кладбища Челси, где погребен мой отец. Поверьте мне, детка, я наверняка права. Советую вам отослать куда-нибудь этого убийцу, запереть все двери, взять в руки револьвер и ждать. А я за это время сбегаю к Фенвикам и позвоню в полицию.
— Хорошо, сделаем так, как вы говорите, — кивнула Джун. — Я отошлю Хаббарда, а вы пойдете и вызовете полицию.
— Но вы никого не впускайте, слышите, никого, даже если кто-то будет выдавать себя за архиепископа Кентерберийского, — втолковывала старая дама. — В общем-то я ничего не имею против епископов, но волки, как вы знаете, всегда прикидываются безобидными овечками… Да, еще, — добавила она, уже стоя в дверях, — если убийца все же появится в Касл-Хоуме, миновав и двери, и окна, — в этом старом пиратском гнезде множество подземелий и потайных ходов, — то не вздумайте чикаться с ним и расспрашивать, кто он такой и что ему нужно, а сразу же, не раздумывая, стреляйте! Только не распускайте нюни и не раздумывайте, и тогда я гарантирую вам долгую жизнь. Пускайте в него преспокойненько пулю за пулей, пока его душа не лопнет, словно старая автомобильная покрышка, и не начнет с шипением выпускать воздух. — И, выпалив эти слова, миссис Порджес усмехнулась.
Вернувшись в холл, Джун сказала Хаббарду, что миссис Порджес уронила поднос с посудой, но ни словом не обмолвилась о подозрениях старой дамы. Когда же Хаббард вновь предложил ей незамедлительно покинуть Касл-Хоум, Джун ответила, что, если Чэд не вернется до десяти вечера, она так и поступит.
Оставшись одна, Джун вытащила из чемодана свой маленький браунинг, выключила везде свет и погасила обе свечи, так что большой холл погрузился в полную темноту, ибо огонь в камине уже совсем погас.
Потом она тихо прошла в угол и спряталась за книжным шкафом.
Потекли минуты, долгие, как часы, в деревьях шумел ветер, в бочке под водосточной трубой плескалась вода.
И снова Джун охватил страх. Она почувствовала, что ее рука, державшая револьвер, стала мокрой. Но в холле было тихо. Ни один звук не нарушал этой невыносимой тишины, ничто не освобождало Джун от тисков гнетущего страха. «Я никогда не забуду этой ночи, — подумала она, — никогда, до тех пор, пока я жива, до тех пор…»
