— Ну как ты живешь?
— Ничего, — ответил он, — более-менее.
Ковбой высунулся из стеклянной будки и рявкнул свирепо:
— Отойдите от эскалатора!
Они отошли. Борис Собакин прислонился спиною к мраморной станции и положил руки в карманы: он любил принимать удобные, несколько расслабленные позы… Чем больше он приглядывался к невзрачному крупнопористому, как кожура апельсина, личику, покрытому оранжево-коричневым загаром, который, обрываясь на крохотном выступе подбородка, обличал вялую белизну шеи, а кроме того, требовал решительной подмалевки глаз, что было исполнено: комочки черной краски дрожали на веках, — тем больше убеждался, что ему не найти ее среди овальных фотографий, во-первых, потому, что она, несомненно, на несколько лет его старше, а во-вторых, неопределенно знакомый взгляд содержал в себе некую смутную подробность, которая свидетельствовала о каком-то более тесном сообщничестве, нежели просто о совместном школьном пути. Он досадовал на себя: как всякий человек, расположенный к эгоизму, он обладал слабой памятью на лица — за редким исключением тех людей, к которым он тянулся снизу; лица расползались, как мороженое в жаркий день.
— Я тебя осенью видела по телевизору! — воскликнула Три-с-Минусом чуть ли не с гордостью.
«Неужели у меня с нею… но когда? где?» — подумал Борис Собакин с тупым недоумением.
— Было такое дело, — скромно «сознался» он.
— У тебя был такой умный вид, что я даже не узнала тебя сначала.
— Ну вот, — улыбнулся Борис Собакин, — умный вид у меня бывает только на голубом экране.
— Да нет, я не то хотела сказать! — встрепенулась Три-с-Минусом.
— Не оправдывайся, — сказал он, сознавая, что в таком тоне с нею нельзя вести разговор: она теряется и не понимает.
— Ты часто выступаешь по телевизору? — спросила она почти виновато.
— Не очень, — небрежно ответил он. Собственно, можно было сказать и всю правду, заключавшуюся в том, что он лишь однажды участвовал в телепрограмме, выступая с предисловием к зарубежному фильму, но ему показалось, что эта правда будет покушением на некоторый миф, который, очевидно, сложился в еще не опознанной головке, и он отказался от покушения.
«Наверное, как-нибудь в пьяной компании…»
— А еще я тебя видела два года назад на Кутузовском проспекте. Ты шел с высокой блондинкой. На ней было красное пальто с лисьим воротником. Я тебя из троллейбуса видела. Возле Дома игрушки.
И вдруг прояснилось. Как же он сразу не вспомнил! Она работала официанткой в ресторане «Лето», и Юрка Беспалый пленился, по его собственным словам, лаконичностью ее мини-юбки… Это было года четыре назад… Небольшая компания поддавала у Юрки в погребе, который он пышно именовал студией, и, кажется, Юрка уже собирался всех выгонять, чтобы остаться… как ее звали? ну да, Раей! — а тут зазвонил телефон, и Юрке, уже пьяному — в сосиску (он всегда быстро напивался), трубка крикнула в ухо, что у жены начались родовые схватки… Юрка вмиг исчез; Борису Собакину официантка досталась в неожиданное наследство, не бог весть какое завидное, но пришедшееся кстати, и он снисходительно принял его, а утром позвонил Юрке, и выяснилось, что у того родилась дочка… Раи он больше не видел.
