— Декан счел нужным проинформировать меня о вашем разговоре в парткоме, Игорь Михайлович.
Игоря приятно поразил стремительный темп работы секретаря парткома: уже и декан в курсе дела! — но сейчас, опасаясь неожиданного нападения со стороны Сперанского, он, естественно, меньше всего был склонен к ликованию. Сперанский помедлил; он прекрасно понимал свою оплошность; потерял инициативу, приняв ответственность за дело Евдокимова и не отпаснув ее кому-нибудь стремительным швырком. Оплошность — при учете количества врагов, которые висели на нем невидимыми гроздьями, — грозила стать роковой: вывести его на мель, выбросить в близкой перспективе на пенсию, а как еще хотелось ему полизать тот сладчайший мед, который приносит власть над юными существами! Еще немножечко полизать! У него были свои маленькие старческие удовольствия: любил он, например, принимать экзамены с глазу на глаз в своем полутемном кабинете у робких студенточек, нервно кусающих кончик носового платка, и гонять их! гонять на карачках по всему курсу, возбужденно похрюкивая при неверных ответах!.. Жесткие глаза Сперанского смотрели сквозь стекла очков на Игоря, не мигая: как извернулся этот молокосос? Он не подумал о существовании заветного дяди из расписного терема и полагал, что Стаднюк попросту «перестраховался».
— Вы, очевидно, неправильно меня поняли, — произнес Сперанский, раздвигая рот и щеки в затверженной улыбке, — но я в любом случае готов принести вам мои извинения.
«Вот из-за этой старой обезьяны я мог здорово сорваться», — внутренне содрогнулся Игорь.
— Я ведь только хотел как лучше… — сказал он. Горячо над ухом залился звонок.
Так тестю и не доложил.
Но как хочется, ни с кем не делясь, быть хозяином столь ощутимой победы! Он вошел в аудиторию — и сразу грянуло: ПРИШЛА! Чувствуя — пришла! — ее — пришла! — взгляд: НАКОНЕЦ-то! И — от восторга свихнуться можно — целый вечер впереди: вместе, вдвоем, никто не помешает им, я замучаю тебя сегодня до смерти, будешь молить о пощаде, не дам! Ты меня сама лучше замучай… Шум отодвигаемых, придвигаемых стульев: расшаркались! садитесь! — и твое приветливое личико в просвете меж прыщавых физиономий, нескладно намалеванных лиц; хоронишься от света, улыбку прячешь, но глаза выдают, а они еще чернее, еще больше после болезни…
— Ты куда, чудо-юдо, исчезла?
— Болела.
— Разве можно так долго болеть?
— У меня ангина была… Это такая противная вещь. — Со смешком: мороженого переела… Скучал?
