Мне стало все ясно. Мамонов, как и ожидалось, потерпел поражение и теперь спасается бегством в горы. Да, не много у него осталось соратников, вместе с ним всего пять человек, и все отъявленные головорезы, наверное, сдаваться им было уже невозможно.
Мамонов посмотрел на меня пустым взглядом, — ну что, фаталист, как Пещера?
— Пещера, как пещера, как и многие другие.
Было видно, как его глаза по привычке меня изучали, а мысли были совсем о другом, и вообще он был несколько отрешенным или даже потерянным. Совсем не тот бравый генерал, любивший держать все под своим контролем.
— Ну-ну, — почти через полминуты пустого глазения на меня сказал он, — значит, не хочешь говорить.
И опять замолчал, наверное, раздумывая, что со мной делать. Я все никак не мог выйти из тревожного сна. Как не пытался взять себя в руки, на меня катилась грозная железная бочка…
— А как можно рассказать о вкусе апельсина или запахе полыни, — попытался я напустить на себя загадочность, понимая, что сейчас от них всего можно ожидать. Со сна застигнутый врасплох, мне никак не удавалось привести свое состояние к спасительной отрешенности, не раз спасавшей в сложных ситуациях, когда сам Дух вкладывает нужные слова в мои уста.
Наверное, он разгадал этот маневр и криво усмехнулся, наслаждаясь моей растерянностью.
— Ну ладно, поехали, — кивнул он стоявшему рядом со мной боевику.
— А с ним что? — Тот больно ткнул меня стволом в бок.
— С ним? — Мамонов еще раз «одарил» меня своим победоносным взглядом. Психологическая победа надо мной явно его приободрила, и он специально затягивал паузу со своим решением, как палач, который, смакуя, примеряет веревочную петлю на шее жертвы.
— Да оставь ты этого фаталиста, — наконец сказал Мамонов, — поехали.
— А может, хотя бы выколем глаза, да отрежем язык ему, чтоб не сдал нас, — не унимался боевик.
— Я сказал, оставь его, — твердо произнес Мамонов, как бы подчеркивая мою никчемность.
— Все в этом мире предрешено, — как бы в раздумье произнес он, пока его боевик нехотя возвращался в машину, — и наши победы и поражения, и то, где кого какая смерть настигнет. И если нам суждено будет сегодня погибнуть, то какая разница, с его помощью будет это сделано или с чьей-то другой.
Последними словами он меня озадачил, я, конечно, знал, что почти все воевавшие становятся хоть чуточку фаталистами, но тут чуть ли не Христова проповедь в отношении Иуды.
Уазик фыркнул, заведясь, и поскрежетал дальше, посверкивая паутинами трещин на стеклах и облуплинами вокруг пробоин. А я продолжал сидеть и смотреть им вслед, поражаясь, как в мире все переплетено и вместе с тем глубоко увязано. Вот теперь понятно, что не случайно я ходил к Мамонову за тротилом. Да и он не так прост и возможно даже не менее глубокий фаталист… Ведь не глуп же, наверняка заранее понимал авантюрность своего бунта. Так зачем же тогда эту кашу заваривал? Вряд ли ради славы и вряд ли по неудовлетворенным амбициям, узнав о предстоящей своей отставке. Не похож он на такого. Что же им руководило? Может, это тоже какая-то сторона фатализма? Ну надо же, как судьба нас свела, подкинув очередную задачку. А я уже расслабился, мол, дело сделано… Во, блин, Дух наверное угорает, хохоча над моими тщетными потугами разобрать его замыслы. А как он меня перепугал бочкой во сне, чтобы я свой гонор перед Мамоновым не выпячивал, иначе точно не выжил бы! Во Дух сюжетец замутил!
