— Итак, господа, что мы имеем? Мы имеем беспрецедентный в мировой истории конфуз. Секретной частью Западного отряда, главного из соединений всей Дунайской армии, руководил изменник.
— Это можно считать установленным, ваше высокопревосходительство? — робко спросил старший из жандармских офицеров.
— Судите сами, майор. Ну, то что Казанзаки по происхождению грек, а среди греков много турецких агентов, это еще, разумеется, не доказательство. Но вспомните, что в записях Лукана фигурирует загадочный J. Теперь понятно, что это за J такой — «жандарм».
— Но слово «жандарм» пишется через G — gendarme, — не унимался седоусый майор.
— Это по-французски gendarme, a по-румынски пишется jandarm, — снисходительно разъяснило высокое начальство. — Казанзаки — вот кто дергал румынского полковника за ниточки. Далее. Кто кинулся сопровождать Зурова, следовавшего с донесением, от которого зависела судьба сражения, а возможно, и всей войны? Казанзаки. Далее. Чьим кинжалом убит Зуров? Вашего начальника. Далее. А что, собственно, далее? Не сумев извлечь застрявший в лопаточной кости клинок, убийца понял, что ему не удастся снять с себя подозрение, и застрелился. Между прочим, в барабане его револьвера не хватает как раз двух пуль.
— Но вражеский шпион не стал бы себя убивать, а попытался бы скрыться, — все так же несмело вставил майор.
— Куда, позвольте узнать? Линию огня ему было не пересечь, а в наших тылах на него с сегодняшнего дня объявили бы розыск. У болгар ему бы не спрятаться, до турок не добраться. Лучше пуля, чем виселица — тут он рассудил верно. Кроме того, Казанзаки не шпион, а именно изменник. Новгородцев, — обернулся генерал к адъютанту, — где письмо?
Тот достал из папки сложенный вчетверо белоснежный листок.
— Обнаружено в кармане у самоубийцы, — пояснил Мизинов. — Читайте вслух, Новгородцев.
Адъютант с сомнением покосился на Варю.
— Читайте, читайте, — поторопил его генерал. — У нас тут не институт благородных девиц, а госпожа Суворова — член следственной группы.
Новгородцев откашлялся и, залившись краской, стал читать.
«Милый Ванчик-Харитончик серцо мое…» Тут такая орфография, господа, — вставил от себя адъютант. — Читаю, как написано. Жуткие каракули. Хм. «… серцо мое. Жизне бэз тебя будет такая что руки на себя положить ито луче чем такое жизне. Цаловал-милавал ты мине а я тибе а судба подлец сматрел-завидавал и нож за спину прятал. Бэз тибе я пыл, граз земной. Очен прошу вернис скорей. А если кто другой вместо Бесо в твой паршивый Кышынов найдош — приеду и клянус мамой кышки вон. Твой на тыща лет Шалунишка
