Анни. «Где это вы научились так изъясняться? Верно, часто бываете в театре?»
Генри. «Да, захаживаю…».
Анни. Генри, тебе не надоело?
Генри. Да нет… Просто сам я любовь не умею писать. Вроде пишу как положено, а выходит одно расстройство. Или по-детски, или слишком грубо. Причем грубятина лезет подростковая, подворотная… Короче, не то. После «Пластинок Робинзона» моя репутация и так на волоске висит. К тому же я, как на грех, стыдлив. Может, попробовать что-нибудь совсем возвышенное? Белый стих, поэтический образ… Не писать, как принято: «Когда у меня грудь обвиснет, ты меня не разлюбишь? – Конечно, нет, ведь ценю-то я тебя за задницу». А напишу что-нибудь этакое: «Слово чести, пред ликом твоим прячет взор свой смущенно луна»… Как думаешь, попробовать?
Анни. Пожалуй, не стоит.
Генри. Не стоит… А я не знаю. Любовь – нелитературна. На бумаге этого счастья не выразишь – выходит либо банальщина, либо похоть. Читаешь и просто звереешь: слов много, а литературы нет. Да я говорю и то лучше!
Анни. А ты подтекст создавай. Мой Стриндберг, например, весь пронизан страстью и – ни одного грубого словечка. Мило беседуем, потом он чуть прикусывает мне палец, я часто-часто дышу, он быстро обнимает, целует в шею…
Генри. Кто?
Анни. Джеральд. Знаешь, здорово!
Генри преувеличенно громко хохочет. Анни продолжает холодно.
Написано здорово, я имею в виду.
Генри. Давай и мы попробуем: ты дышишь, я обнимаю…
Она отталкивает его.
Анни. Отстань. Сам потом будешь злиться…
Генри. Разве я когда-нибудь злюсь?
Анни. Всякий раз, когда тебя от работы отвлекают.
Генри. Почему же, я люблю, когда меня… развлекают. Вот, скажем, вчера – отлично с тобой развлекались…
Анни. Да не развлекают, господи, от-вле-ка-ют! Ты о чем-нибудь другом думать можешь?
Генри. Конечно, нет. Больше ни о чем.
Анни. Вот именно. Тебя и с телеэкрана совратить можно.
Генри. Кто это меня совратил?
Анни. Миранда Джессоп!
Генри. Ну, эту пьесу я по долгу службы смотрел.
Анни. В жизни бы не смотрел, если б не Миранда. Она тебя совратила.
Генри. Да я открытку получил от ее агента: не посмотрю ли, как она играет в этом телеспектакле, как его… «Театр Троцкого».
Анни. А глаза на экран поднимал, только когда она раздевалась. Думаешь, я не заметила? Потому и снотворное приняла – черт с ним, думаю, не буду стеснять.
Генри. Идиотка. Ей, может быть, в моей пьесе играть – надо было хотя бы из приличия посмотреть и составить какое-то…
Анни. У нее, кстати, грудь уже обвисла.
